Понятие «Мы» и суждение «Нашей» воли
Шрифт:
При повсеместном распространении авторитарного синдрома можно утверждать, что «мы» есть, но «Мы» существует лишь исподволь. Ассоциация, преодолевшая внутренний диссоциативный процесс, подходит к критической точке сдержанности воли.
Заключение
В процессе рассмотрения различных проблем, скрепленных общей идеей, мы обращались за аргументацией к самым разным источникам и полемизировали с множеством представителей большого числа направлений. Собственно, подобное соотношение и базировалось на некотором «Мы», означающем в данном случае всех исследователей, тем или иным образом занятых решением выделенного нами спектра фундаментальных задач. Однако в силу обилия цитат, сопоставлений, примеров, а также при переходах от одного предмета к другому и смене точек зрения, высказываемых субъектами их рассмотрения, последовательность логического построения неизбежно прерывалась и тем самым терялась основная нить данного исследования. Поэтому мы вынуждены повторить в заключение основные тезисы данного труда, чтобы продемонстрировать связность понятий, отчасти действующих и поддающихся выявлению, а отчасти сконструированных в целях намеренного воздействия на «существующую реальность» – коль скоро она «не разумна» и не соответствует «подлинной действительности».
Конкретизация понятия «они», входящего в структуру безнадежного «мы», не имеющего в перспективе никакого «Мы», теряет актуальность – поскольку означенная им реальность становится уже чем-то нереальным по отношению к тем духовным фактам, с которыми хотела бы иметь дело «наша» воля. Самосознательное «мы» всегда производно, будет ли оно рассмотрено с точки зрения самосознательного «я», превосходящего собственную определенность, или с точки зрения бессознательного «мы», впервые обретающего способность самоопределения. На самом деле это один и тот же процесс: обособляется «Мы» общения, как форма исконного отношения «Я – Ты», от «мы» познания, как формы вторичной связи «Я – оно».
Предполагается разрыв в причинно-следственной связи воления, или промежуточная волевая интенция, носящая характер контраста между двумя противоположными волями. Пусть «мы» переходит к другому самоопределению, к другому способу самоопределения и даже к другому пониманию самоопределения вообще. Но оно сохраняет непрерывность самосознания и должно отвечать за последовательность воления и его своевременность. Если «Мы» (уже «Мы») признается другими «мы» (все еще «мы»), оно несет ответственность за обоснование принятого решения. Различимы два характера целостности «мы» и «Мы»: «еще мы» и «уже Мы» – смена позиции субъекта воления, разорвавшего круг завершенности познания; «уже мы» и «еще Мы» – смена перспективы объекта познания, разорвавшего круг завершенности воления.
Противостояние господина и раба представляет собой элементарное волевое отношение, или волевое противоречие в чистом виде. «Я», которое есть «Мы», и «Мы», которое есть «Я», распадается на крайности: «я» и «мы», а не «Я» и «Мы», сохранявшиеся в тождестве, – господин и раб. Рабу в большей степени присуще сознание «Мы», что дает ему превосходство над самим собой, которым не обладает «я» господина, более склонное к «мы». Власть над самим собой: сознание подчинено самосознанию, как раб – господину, ибо раб только станет «Мы», господин является «мы». Самозамкнутость духа, смежающая господина и раба до рефлективного поиска выхода в безвыходной ситуации, способна породить самоинициацию более высокой формы развития. После освобождения от двойного гнета, налагаемого господином и вожделенной вещью, раб реабилитирует для себя свое представление о воле. Тогда он снова обнаруживает себя в положении зависимости, ведь воля снова определена и тем самым реально ограничена.
Границей в отношении подчинения выступает дискурс: раб говорит, а господин слушает. Гештальт господства-рабства помещается в поле деятельности, промежуточном между самостоятельностью и несамостоятельностью самосознания. Подавляется дискурс, обрамляющий желание, поскольку он характеризуется властностью. Как достоверность себя самого, достигаемая практическим образованием, так и отчуждение от самого себя, следующее из теоретической образованности, описываются в терминах волевых взаимодействий. Параметры, адекватно которым способна резонировать хорошо настроенная практическая интуиция: превосходство феноменологического раба состоит в проблесках его «Мы», он сам сознает власть «Мы» над «мы» и готов воспользоваться ею, дискредитируя замысел предустановленной гармонии в социологическом проекте.
Какое бы применение ни отводилось воле в практической философии, ее существенная связь с разумом не прерывалась. Независимость воли от разума для самоопределения появляется в проекте после дискредитации разума. Самосознание объявляется иллюзией, а бессознательное – реальностью; понятие воли лишается прежней области применения, требуя переосмысления в способе существования, обнаруженном переходным человеческим существом. Период отсутствия устойчивости философии в себе и ее внешнего безволия позволил обрести самостоятельность вольным движениям социологической мысли, возникающей в силу воли «по договоренности» как общественный логос, но не «Наше» Слово. Заблуждение относительно народной воли состоит в отделении ее от «нашей» воли, образованной в единстве с неповторимостью «Ты», и стремлении уравновесить «их» воления, где «моя» воля выступает столько же, сколько «его» воля.
Подражание и принуждение – два названия одного и того же процесса в «мы» с разными субъект-объектными отношениями между двумя «я», ибо не находя подступов к «Мы» нельзя говорить о взаимодействии «я» и «Ты». Но в сравнении «мы» с самим собой нет разницы – начинать с анализа и диссоциации господина (до разных самосознаний одного «мы», ибо господин одинок) или синтеза и ассоциации рабов (до единого сознания разных «Мы», то есть снова «мы», если раб подчиняется самосознанию господина и принимает его «мы» вместо улавливаемого им своего «Мы»). Такие «я» обратимы внешним образом. Вариации воления, заключенного в связи господина и раба, поскольку оно социально целостно, имеет структуру, замкнутую на самих себя. Даны социологические рамки определения «нашей» воли: «мы», как довлеющее над «я»; и это же «мы», как игнорирующее всякое «Мы» и всю совокупность «Мы».
Современные философы, поддерживающие «мы» познания, но впавшие в экзистенциальное противоречие, вступают в круг «Мы» общения. Иррациональность воли вновь осознается как проблема, но возврат к построению философской системы закрыт ее принципиальной завершенностью. Потребность в новом единстве разума и воли сказывается на продолжении философствования вообще. Искажается механизм власти, поскольку в рассмотрение входит не простое подавление воли, – или приоритет самосознания над сознанием, в пределах одной чисто феноменологической личности или двух экзистенциальных субъектов, – но сдавленность воления, оказавшегося затертым между волей и произволом, обыкновенно кореллирующими в практическом применении разум и рассудок.
Для современной веры характерно запросто произносить «мы с Богом» – и это констатация реального положения дел: Бог и человек необыкновенно и небывало сблизились в наше время. Этот факт духовного опыта обостряет проблему различения «Нашей с Богом» воли от просто воли Бога, выраженной условиями мирской жизни. К ним относятся техничность существования и беспомощность отдельного человеческого существа, – тем надежнее ему приходится полагаться на проявление воли Бога в нем самом как «нашей», присущей не только ему одному, но и всем людям. И это показатель несравнимого ни с каким прежним доверия Бога к Человеку Судящему, быть или не быть Богу и Его воле. Человек решается принять на себя ту долю ответственности, которая раньше возлагалась на Бога, сущего вне «нас». Переименование Бога в человека – свидетельство завершения «Наших» отношений, но как таковое оно осознано лишь в Нем.
Предположительное разделение между «Нашей» волей и «нашей» волей, соответствующее терминологически «Мы» и «мы», не может оставаться долго удерживаемым. Совместное воление осуществимо лишь как воля «Мы», ибо «мы» обладает только желанием и мышлением. Оно выражает осознание субъектом «мы», самой деятельностью обобществления, конфликта гармонизации с гармонией в пред-социальном предположении. Явное отличие структуры «нашей» воли выступает при определении полного пространства послушания: не только удерживаться от несообразного, но без воли «Мы» не делать и похвального, – чем подчеркивается формообразующий характер отсечения своеволия для структурирования «нашей» воли. Важно не содержание веления, а его положение в общей иерархии. Вот почему существенно рефлективное владение хотением вообще.