Поп
Шрифт:
– И вправду счастье какое, Сашенька!
– А ещё важное: летом под Курском Красная Армия сильнейше разгромила немецкую.
– Что ж она всё громит и громит каждый год, а никак не догромит? Под Москвой громила, под Сталинградом громила, теперь под Курском громила, а немец всё тут как тут!
– Наполеона тоже у Бородина били, а потом Москву отдали, а потом сколько ещё сражений было. А Гитлер намного сильней Наполеона. Может, ещё и у нас тут под Псковом битва будет, кто её, войну, знает.
– Не приведи Боже! Куда ж тогда мы с такой оравой ребятишек?
97
Алексей Луготинцев за три дня лесами без приключений добрался до партизанской республики, расположенной к востоку от Гдова. Отправился на доклад к командующему партизанским соединением, из которого ныне была создана целая бригада:
– Товарищ командующий! Разрешите доложить, отряд, в котором я находился под руководством товарища Невского, сумел провести ряд дерзких операций, в том числе по ликвидации полицаев. Была спланирована и организована акция по захвату немецкого военного аэродрома. Однако наш отряд натолкнулся на ожесточённое сопротивление немцев. В смертельной схватке с врагом подавляющее число бойцов отряда пало смертью храбрых. Трое – Игорь Муркин, Александр Табак и примкнувший к нашему отряду бывший полицай Федька Ильин были взяты в плен и казнены в селе Закаты. Повесили их. С ними и девушка, которая к нам примкнула. Тамара Лебедева. А вот товарищ Невский перед самым нашим нападением на аэродром куда-то исчез. Возможно, был взят в плен.
– И что же, ты один уцелел?
– Возможно, ещё кто-то спасся и объявится.
– Как же тебе удалось?
– Ранен был в руку и в голову. Очнулся в лесу, дошёл до села Закаты. Там меня спрятал один знакомый человек, Николай Николаевич Торопцев. Под куполом храма у священника Ионина.
– А вот товарищ Невский не прятался под куполами храмов, – рассердился командующий. – Раненный, он добрался до нашего расположения и лечился в нашем полевом госпитале.
– Как? Он здесь?
– Можете с ним повидаться. Не знаю, где были вы, но он тоже участвовал в бою за взятие аэродрома. Объясните, как понимать?
– Возможно… Быть может, он совершил манёвр, о котором не поставил меня в известность?.. А что он обо мне говорит?
– К счастью для вас, он говорит, что вы отчаянно сражались и пали смертью храбрых. Вы свободны.
98
В покровский канун в Закаты приехал Фрайгаузен. Отстоял службу, исповедовался батюшке вместе со всеми, и отец Александр пригласил его отужинать.
– Вы, отец Александр, буквально обросли детьми, – говорил полковник, когда они все вместе шли из храма.
– Не без вашей помощи, – с укором сказала матушка.
– А какие из Саласпилса? – спросил полковник.
– Вот этот Виталик, бывший Витас, – показал батюшка, – и вот та Леночка. Говорунья, каких свет не видывал. Иной раз так и подмывает топнуть ногой: «Заткнись!» Да как вспомнишь, откуда я её выцарапал…
– А другие дети?
– Двух взял Николай Николаевич Торопцев, девочку Галю – учитель Комаринский, одного Чеховы забрали.
– Нет, я спрашиваю, как другие дети восприняли пополнение?
– Отменно восприняли. Так, словно нашлись ещё их братик и сестрёнка. Они у меня все хорошие. К Православию тянутся, прилежные детишки. И, слава Богу, не болеют. К целителю Пантелеймону часто ходят прикладываться. Он – помощник великий в деле здравоохранения. Каждому врачу надобно иметь его при себе. А сколько врачей это понимают? Единицы. А в Сырой низине вспышка дизентерии. Моё пленное воинство болеет. Люди умирают. А Вертер с самого Успения запретил нам всякое общение с заключёнными. И не разрешал ни разу с тех пор привозить им обеды. Сначала говорил, что в лесах действует банда террористов, и пока их не уничтожат, лагерь закрыт для общения. Теперь партизан уничтожили, теперь что? Почему нельзя? А вот просто: нельзя и всё! Прикажите ему, Иван Фёдорович.
– Я поговорю с Вертером, – нахмурился Фрайгаузен, отводя глаза в сторону. – Но и вы должны пойти нам навстречу. Зайдёмте в дом, там договорим.
– Извольте.
– После ужина с глазу на глаз.
– Ладно и так.
Ужинали все вместе. Матушка испекла в огромной сковороде картошню – её коронное блюдо. Сваренную картошку она толкла и взбивала, как сливки, добавляла туда молоко и яйца, укладывала на сковороде, как пирог, и запекала в русской печи. Получалось несказанно вкусно и красиво. Сверху картошня покрывалась красно-коричневой огненной корочкой, внутри была жёлтая, пышущая жаром. И так-то пальчики оближешь, а если ещё сверху полить луковым соусом, то просто объедение.
– Ну что, дас ист гут? – спрашивал батюшка, видя, как Фрайгаузену нравится угощение. – Шмект?
– Шмект, – мурлыкал русский немец.
Дети сосредоточенно уплетали матушкино произведение искусства. Даже Виталик и Леночка, которые поначалу с ужасом взирали на явившегося к ним в дом господина в немецкой военной форме, забыли про свои страхи и старались просто не глядеть в сторону Фрайгаузена. Леночка осмелела настолько, что спросила:
– Дедушка, а можно мне будет ещё малюсенький кусочечек? Вот такусенький, – она показала мизинец.
– Всем по такому ещё достанется, кто не насытится, – сказала матушка. – Только какой же он тебе дедушка? Я сколько раз повторяла тебе, зови его отец Александр.
– Ибо я мужчина ещё молодой, – смеялся батюшка. – Мне ещё только седьмой десяток лет. Хоть хожу я с бородой, хоть и весь совсем седой, человек я молодой. «Отец Александр» – не надо, зовите меня все неофициально батюшкой.
– А нет, ты мой дедушка, – возразила Леночка.
– Вот настырная! – с укором сказала Алевтина Андреевна.
– Ну пусть, если ей так нравится, – сказал батюшка. – Ино я и могу уже быть дедушкой.
Потом осмелел и латышок. Он вдруг посмотрел строго на немца и произнёс:
– А меня крестили.
– А он у нас латыш! – сказала Леночка.
– Ты сама латыш! – обиделся Виталик.
– Витас! Витас! Биттес-дриттес! – не унималась девчонка.
– Был Витас, а ныне – раб Божий Виталий. А кое-кого я могу и оставить без добавочной картошни, – пригрозил батюшка.
– А я, когда тут подвизался, меня тоже первым делом крестили, – сказал Коля.