Поправка-22
Шрифт:
Полковник Кошкарт встал и принялся в тяжкой тоске бродить по комнате. Его угнетала непостижимость происходящего. Голый человек в строю, безрадостно размышлял он, застрял у него в горле, как зазубренная кость. То же самое следовало сказать про таинственно переместившуюся на карте линию фронта перед бомбардировкой Болоньи и семидневную проволочку с уничтожением моста у Феррары, хотя уничтоженный в конце концов мост, бодро припомнил полковник Кошкарт, обернулся для него благодатным даром судьбы, несмотря на то что потерянный тогда при втором заходе самолет приходилось признать торчащей у него в горле костью, чего нельзя было сказать про медаль, полученную по его представлению бомбардиром, который повел свое звено на второй заход, — медаль, данная бомбардиру его полка, была для полковника Кошкарта благотворным даром судьбы, в отличие от самого бомбардира, навеки застрявшего у него в горле, словно пакостная кость, поскольку из-за второго захода был сбит самолет. И звался этот бомбардир, как вдруг с ужасом вспомнил полковник Кошкарт, тоже Йоссарианом! Так, значит, их было трое? Его глянцевитые глаза изумленно выпучились,
Полковник Кошкарт не был суеверен, однако своим предчувствиям, как правило, доверял; он сел за стол и кратко закодировал в памятном блокноте мучающие его сомнения, чтобы посмотреть на подозрительную историю с Йоссарианами непредвзятым взглядом. Он сделал запись твердой, решительной рукой, отметив некоторые подробности понятными только ему знаками препинания и дважды подчеркнув зашифрованное сообщение самому себе прямой чертой:
ЙОССАРИАН!!!(?)!
Завершив работу, полковник Кошкарт откинулся на спинку кресла, по праву удовлетворенный действенным и безотлагательным поступком в минуту крайней опасности. Йоссариан — это воплощенное на листе бумаги имя снова заставило его содрогнуться. Оно свирепо свиристело сдвоенным «с» и раскатистым «р». Оно было созвучно страшному термину подстрекатель. Оно прыскало россыпью подрывных словес вроде эсэсовский и неприятельский, иностранный, красный и даже бунтарский. Это было гнусное, отвратное, враждебное имя, которое не вызывало ни малейшего доверия. Оно в корне отличалось от таких истинно американских, бодрых, солидных и честных имен, как Долбинг, Дридл или Кошкарт.
Полковник Кошкарт медленно вылез из-за стола и опять начал слоняться по комнате. Машинально ухватив помидор, он с жадностью впился в него зубами. Лицо у него мгновенно перекосилось, и он злобно швырнул надкушенный помидор в корзину для бумаг. Ему не нравились помидоры, даже свои собственные, а эти он никак не мог назвать своими. Они были куплены через подставных лиц подполковником Корном на разных рынках Пьяносы, доставлены ночью к ним на ферму и переправлены утром в штаб для продажи Мило Миндербиндеру, который платил за них дороже, чем они стоили на рынке. Полковник Кошкарт иногда тревожно размышлял, законны ли их торговые манипуляции с помидорами, но подполковник Корн говорил ему, что законны, и он почитал за благо верить своему партнеру. Он не знал даже, законно ли владеет фермой в горах, потому что сделку оформлял подполковник Корн. Полковник Кошкарт не знал, у кого она куплена или, может, арендована и какова ее стоимость. Подполковник Корн был по образованию юристом, и если б он стал утверждать, что мошенничество, вымогательство, присвоение чужого, уклонение от уплаты налогов и валютные махинации вполне законны, то полковник Кошкарт решил бы, что не ему это опровергать.
Твердо он знал только одно — что у него есть ферма в горах, которая ему ненавистна. Примерно каждые две недели он с тоской проводил там по два или три дня для поддержания слухов о том, что этот сырой, продуваемый сквозняками каменный дом служит кое-кому золотым дворцом жарких чувственных утех. Офицерские клубы полнились неясными, но, как считалось, достоверными легендами о безудержных кутежах и разнузданных оргиях, о тайных, только для избранных гостей ночах с ослепительно прекрасными, мучительно притягательными, пылко ненасытными и пламенно щедрыми к чужой жажде итальянскими куртизанками, кинозвездами, натурщицами и аристократками. Ничего подобного в этой сырой лачуге никогда не происходило. Полковник Кошкарт, пожалуй, устроил бы там что-нибудь разгульно-забубенное, если б генерал Дридл или генерал Долбинг напросились к нему в гости; но генералы в гости к нему не напрашивались, а он был не из тех, кто тратит силы и время на безумные ночи с прекрасными женщинами без надежды заполучить при этом социально осязаемый, способствующий преуспеянию навар.
Его до ужаса удручали одинокие ночи и пустопорожние дни на ферме в горах. Ему было неизмеримо лучше в штабе, где он сам мог нагонять ужас на всех, кого не боялся. Однако подполковник Корн регулярно ссылал его туда, объясняя, что их ферма потеряет в глазах людей романтический ореол, если ее не посещать. Отправляясь на ферму, он всякий раз горестно себя жалел. Сунув в джип дробовик, он убивал на ферме время, постреливая в птиц и расстреливая помидоры, которые действительно там росли — такие неухоженные и выродившиеся, что их не стоило собирать.
Кое-кому из офицеров, не дослужившихся до полковника, он считал полезным оказывать некоторые знаки уважения — в частности, уважительно разговаривал с майором… де Каверли, хотя делал это весьма неохотно и без всякой уверенности, что так и нужно. Майор… де Каверли казался загадочным и полковнику. Кошкарту, и майору Майору, и всем, кто с ним сталкивался. Полковник Кошкарт не мог решить, сверху вниз ему смотреть на майора… де Каверли или снизу вверх. Тот был гораздо старше его, а дослужился только до майора; однако он вызывал у однополчан столь глубокое благоговение, что поневоле приходилось опасаться, не знают ли они какой-нибудь возвышающей его над другими тайны. Его внушительный, даже зловещий облик заставлял полковника Кошкарта всегда быть при нем начеку — тем более, что и подполковник Корн вел себя с ним весьма осмотрительно. Все его боялись, и никто не знал — почему. Никто даже имени майора… де Каверли не знал, и ни у кого не хватало смелости спросить, как его зовут. Поначалу полковник Кошкарт радовался его частым отлучкам, но однажды заподозрил, что он отлучается для каких-нибудь тайных интриг против него, и с тех пор чувствовал себя спокойным, только когда майор… де Каверли возвращался в свою эскадрилью, где ему и надлежало быть — под постоянным присмотром.
Вскоре от непрерывной ходьбы у полковника Кошкарта заболели ноги. Он снова уселся за стол и решил оценить боевую обстановку не спеша, систематически и углубленно. С сосредоточенным видом человека, который знает, как делаются серьезные дела, он отыскал карандаш, подвинул к себе большой блок вставленной в рамку белой промокательной бумаги, разделил верхний лист напополам прямой вертикальной линией и перечеркнул ее вверху горизонтальной, так что получилось две колонки одинаковой ширины. Потом немного передохнул, критически рассматривая свое творение. А потом принагнулся вперед и над левой колонкой вывел витиевато-неразборчивую надпись — «Кости в горле!!!». Над правой колонкой он написал: «Лакомые дары судьбы!!!» — и, откинувшись в кресле, восхищенно оглядел плоды своего труда объективным взглядом, со стороны. Несколько секунд у него заняли дальнейшие раздумья, а потом он тщательно послюнил карандаш и, делая передышку после каждой записи, начал заполнять левую колонку, чтобы подсчитать застрявшие у него в горле кости:
«Феррара;
Болонья (перемещенная на карте линия фронта — при осаде);
Тир для стрельбы по тарелочкам;
Голый человек в парадном строю (после Авиньона)».
Немного подумав, он приписал:
«Отравление пищи (Болонья, при осаде)».
И после дополнительных размышлений добавил:
«Оханье (эпидемия перед полетом на Авиньон — при инструктаже)».
А потом добавил еще:
«Капеллан (постоянно околачивается вечерами в офицерском клубе)».
Не желая предвзято судить о капеллане, хотя тот и вызывал у него раздражение, он вписал в правую колонку, где должны были значиться лакомые дары судьбы:
«Капеллан (постоянно околачивался вечерами в офицерском клубе)».
Капеллан, таким образом, сам себя нейтрализовал. Рядом с пунктами «Феррара» и «Голый человек в парадном строю (после Авиньона)» полковник Кошкарт написал:
«Йоссариан!»
А рядом с пунктами «Болонья (перемещенная на карте линия фронта — при осаде)», «Отравление пищи (Болонья, при осаде)» и «Оханье (эпидемия перед полетом на Авиньон — при инструктаже)» уверенно и четко вывел: «?» Это означало, что ему следует немедленно начать расследование, не замешан ли тут Йоссариан.
Внезапно у него задрожали руки, так, что писать он больше не мог. Ему стало невыносимо страшно; липкий от испарины и словно бы распираемый изнутри от страха, он вскочил на ноги и бросился к открытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Увидев под окном тир для стрельбы по тарелочкам, он страдальчески вскрикнул, стремительно повернулся к окну спиной и начал обшаривать лихорадочным взглядом стены комнаты, как если бы они кишели Йоссарианами.
Никто его не любил, а генерал Дридл ненавидел, и только генерал Долбинг относился к нему хорошо, хотя и в этом он не был уверен, потому что полковник Каргил, адъютант генерала Долбинга, наверняка вынашивал собственные честолюбивые замыслы и, значит, вполне мог выставлять его в дурном свете перед генералом Долбингом. Хорошим полковником можно назвать только мертвого полковника, подумал он, — если не считать его самого. А достойным доверия он решился бы назвать только полковника Мудиса, которому, однако, тоже не мог полностью доверять из-за его родственных связей с генералом Дридлом. Мило Миндербиндер был, конечно, для него благословенным даром судьбы, но бомбовый удар, обрушенный самолетами Мило на их полк, застрял у него в горле, как зловредная кость, хотя Мило искусно свел все обвинения на нет, обнародовав гигантские прибыли, полученные синдикатом от сделки с врагом, и убедив каждого, что бомбардировка собственных однополчан и самолетов чрезвычайно выгодна, а значит, способствует расцвету частного предпринимательства. Но все же полковник Кошкарт не мог полностью положиться на Мило, поскольку его норовили сманить другие полковники, а ведь у него в полку служил еще и этот вшивый Вождь Белый Овсюг, про которого этот вшивый лодырь капитан Гнус утверждал, что именно он, и никто другой, передвинул на карте линию фронта во время Достославной осады Болоньи. Вождь Белый Овсюг нравился полковнику Кошкарту, поскольку всякий раз бил по носу этого вшиваря полковника Мудиса, когда он попадался ему под пьяную руку. Он, правда, нравился бы полковнику Кошкарту еще больше, если бы бил по жирным мордасам и подполковника Корна. Подполковник Корн был вшивый умник. Это ярило кого-то в штабе Двадцать седьмой воздушной армии, и все его доклады возвращались обратно с издевательским разносом, а он давал взятки хитроумному штабному писарю Уинтергрину, чтобы тот узнал, кто из армейских штабистов точит на него зуб. Потеря самолета во время второго захода на цель при бомбардировке Феррары не способствовала воинской славе полковника Кошкарта — так же, как и сгинувший в прозрачном облачке самолет, — а ведь его он даже не записал! Полковник Кошкарт попытался припомнить, не сгинул ли вместе со сгинувшим самолетом и Йоссариан, но сразу понял, что тот, к сожалению, не мог сгинуть вместе со сгинувшим самолетом, раз все еще был жив и угрожал ему гнусной склокой из-за каких-то вшивых пяти дополнительных вылетов.