Поправка курса
Шрифт:
— Да, мне рассказывал Исаак Абрамович. И он считает, что в ближайшие лет десять Художественный театр более в Ялту не приедет. Не по причине нелюбви к городу, а — чистая экономика. Базис надстройку определяет, как говорят господа марксисты. Театр — штука и дорогая, и немасштабируемая.
— Дорогая, это я понимаю, а что значит «немасштабируемая»? — удивился Чехов.
— Возьмем тот же Художественный театр. Или любой другой. Предположим, он замечательно поставит замечательную пьесу замечательного драматурга с замечательными артистами. И даст — ну, мы теоретизируем, конечно, — даст за год сто представлений. Сколько людей смогут посмотреть спектакль? Сто тысяч. Каково население Москвы? Миллион
— Так оно и есть, — подтвердил Суворин. — Но что с этим можно поделать? Размеры зрительного зала нельзя бесконечно увеличивать, и требования зрителя сегодня выше, чем в шекспировские времена: стоять в грязи никто не хочет.
Чехов согласно кивнул.
— А как вы, господа драматурги, относитесь к синематографу?
— Балаган, — коротко ответил Суворин. Чехов же покачал головой, мол, слышал, но не видел.
— Балаган — это жанр, и только. Балаганное представление можно поставить и на сцене Александринки, случись на то нужда. Да, сейчас синематограф занимается пустяками, комедией тортов и оплеух, но пройдет немного времени — очень немного! — и мы увидим на экранах и Шекспира, и Островского, и присутствующих в этой каюте драматургов. Хотите верьте, хотите нет, но это неизбежно. Но. Но засинематографировать вашего, Антон Павлович, «Медведя» на целлулоидную пленку, а потом с этой пленки сделать тысячу копий — вполне возможно. И разместить в стране тысячу синематографических проекторов тоже возможно. Не в один год, но вы удивитесь, как быстро это свершится. Потому что синематограф не только показывает изображение на экране. Он приносит деньги. И большие деньги. И вашего «Медведя» увидят не сто тысяч человек, а пять миллионов. Вернее, столько, сколько захотят. В отличие от спектакля Художественного театра, на который попасть дано не всякому, привезти синематографический аппарат можно будет в каждое село.
— Ну, положим, не в каждое… — протянул Суворин.
— Сейчас — нет, но через самое непродолжительное время — в каждое, — не отступал я. — И показ электроспектакля будет во много раз дешевле гастролей самой захудалой труппы. Заплатит сельский житель гривенник или пятиалтынный — и смотри себе «Ромео и Джульетту», сидя на лавке и лузгая семечки.
— Я ж и говорю — балаган! — но в словах его появилась задумчивость. «Новое время» тоже называют низкопробным балаганом — а какую прибыль даёт!
Ударил корабельный колокол.
Время обеда.
Обедали мы в кают-компании. В присутствии капитана и старшего помощника. Перед отплытием меня спросили — желаю ли я, чтобы капитан и первый помощник присутствовали на обеде. Я, конечно, желал. Капитан — непременная часть путешествия на корабле.
Правда, кроме меня, присутствие капитана и помощника в полной мере могла оценить только девочка Надя: капитан, кроме итальянского, говорил на французском, немецком и английском, но не на русском, и девочке Наде пришлось быть переводчицей и для дедушки, и для дяди Антуана.
Ничего, переводила. Разговоры были самые общие. О погоде, о море, о яхте.
Капитан держался достойно. Улыбался девочке (и трудно не улыбаться) и внимательно прислушивался к робким попыткам Чехова говорить по-французски.
Вот вам и гимназическое образование. Таганрог, он и есть Таганрог, что
После десерта (итальянское мороженое, не очень сладкое, но вкусное) мы разошлись по каютам. Отдохнуть.
От чего отдыхать — вопрос интересный. Но морской воздух, но легкая качка, но шум моря навевают неодолимый сон. И даже на броненосце «Потемкин» свободные от вахты нижние чины после обеда спят час или около того. Положено!
Я не спал, конечно. Думал. О электротеатре. Построить в Ялте таковой нетрудно, закупить лучшие кинопроекторы — это легко. Важнее создать ялтинскую киностудию. Снимать свои фильмы.
Но.
Но не моё это дело — двигать историю в одной отдельно взятой стране. Сама, голубушка, сама! Могу лишь подсказать. Намекнуть. Прямо в лоб, как сегодня. Возьмётся Суворин, нет, не знаю. Он сейчас театром увлечён. Устроить показательный киносеанс не сложно. Показать что-нибудь наилучшее не из сегодняшнего, а из ближайшего будущего. «Пражского студента», например. А что, сначала напоить, и хорошо напоить, потом показать, а потом заявить, что ничего не было, и всё господину Суворину приснилось.
Или уж «Броненосец Потемкин»? Создать провидческий сон, сразу двух зайцев одним выстрелом уложить?
Что показывать — у меня есть, чем показывать — тоже есть. Главное — подпоить. Много-то и не нужно, добавлю в бокал каплю-другую хитрого снадобья, и дело в шляпе.
Но не сейчас. Не сразу. Выжду два, а лучше три дня.
А пока — неспешные разговоры.
И уже вечером, перед сном, я завел разговор о цели поездки.
— Нет, я не везу препарат Аф в Италию. Не за этим прислал король за мной яхту, хоть Альтшуллер и считает иначе. Не за этим. Итальянский король — нумизмат.
— Кто? — удивился Чехов.
— Собиратель древних монет. А у меня есть редкая монета. Очень редкая. Ради того, чтобы заполучить её в свою коллекцию, он готов на многое. Например, выкупить эту яхту у владельца, графа Берголо, и подарить её мне. Только не возьму, к чему мне яхта? Одного экипажа тридцать человек. Нет. Но что-нибудь на эту монету я выменяю, непременно.
— Что за монета, за которую готовы отдать яхту? — Суворин играл роль скептика-резонёра.
— Сребреник, точнее, тетрадрахм. Один из тех, который получил Иуда.
— И как можно удостовериться, что он — подлинный?
— Легко. Желаете посмотреть?
— Желаем, — ответил Чехов.
И мы прошли в мою каюту. Вернее, мои покои.
В кабинете я достал из стола хрустальный ларец.
— Раскрывать нельзя, но и так хорошо видно.
И в самом деле — видно. Афина Паллада аверс и реверс. В обличии людском и совином.
— Монету вижу, но это ничего не доказывает, — продолжал упорствовать Суворин.
— А вы положите руку на ларец, Алексей Сергеевич.
Он, криво усмехаясь, прикоснулся к ларцу.
И улыбка сползла, её заменило изумление, понимание, благоговение.
Истина, данная в непосредственном ощущении.
Следом к ларцу прикоснулся и Чехов.
— Но как? Как можно с этим расстаться? — спустя час, уже в кают-компании воскликнул он.
— Нужно, Антон Павлович. Король — Хранитель Плащаницы. Сребреник — для равновесия.
О том, что этих сребреников еще двадцать девять, я умолчал.
Авторское отступлениеЕвропа в средние века была наводнена реликвиями. Так, щепочек креста, на котором распяли Иисуса, хватило бы на Ноев Ковчег. Как отличить подлинную реликвию от подделки?«Реликвия говорит за себя сама, не оставляя ни малейших сомнений» — из трудов Сильвестра Второго, знаменитого учёного и Римского Папы.