Поправка курса
Шрифт:
Я поднялся на башенку. Здесь у меня усовершенствование: установлен астрономический купол. Поворотный, с двумя забралами. И телескоп сменил на восьмидюймовый рефлектор. Пять тысяч рублей на исследование пространства, да. Немцы ставили. Роскошь, понимаю, но вот такая у меня причуда. Нет, на небо сегодня смотреть — пустое, тучи на небе. А вот Ливадия — как на ладошке. И море. Броненосец замечу издали.
Но и Ливадия смотрит сны, и броненосцы. Не бороздят просторы Черного моря. Сейчас в море уходят шаланды. За кефалью попозже, за
Но ни рыбаки, ни контрабандисты меня не интересовали.
Ещё раз посмотрел на Ливадийский дворец. И глазами, и через экран визора. Да, двадцать второй век, ну и что?
В Ливадии благодать. Всё тихо и спокойно.
Пока тихо и пока спокойно.
Глава 16
16
30 августа 1904 года, понедельник
Ялта
— Нашлись! Оба нашлись! — Синани потрясал газетой, словно агитатор красным флагом, воодушевляя отряд на баррикадах.
Отряд воодушевился.
— Кто нашлись? — спросил Альтшуллер.
— Где нашлись? — спросил я.
— Антон Павлович и Алексей Максимович! В Японии!
— Где-где? — спросили мы оба.
— В Японии, в городе Нагоя. В приюте для русских военнопленных.
— Приют? — Альтшуллер соло.
— Концентрационный лагерь, — сказал я. — Нагляделся в Африке.
— Япония не Африка. Япония — культурная страна, — вступился за Японцев Синани.
— Ну да, ну да. Японский самурай волен проверить остроту меча на любом встречном крестьянине, — сказал я.
— Это прежде так было. А теперь нет. Теперь запрещено.
— Привычка-то осталась.
— Погодите вы о самураях, — сказал Альтшуллер. — Как Чехов там оказался? Он что, в плен попал?
— Нет, не в плен. Антон Павлович от Международного Красного Креста поехал. Будет врачом при военнопленных. В приюте, — ответил Синани.
— А Пешков?
— Газету собирается выпускать. Опять же для военнопленных.
— Что ж, газета да… газета дело важное. Что за газета, на чьи деньги?
— Не пишут, — Синани ещё раз пробежал заметку. — Нет, не пишут.
— Ну, на какие деньги во время войны может русский человек выпускать для русских военнопленных газету в Японии?
— На собственные? — предположил Синани.
— И я думаю, что на собственные, — поддержал Альтшуллер. — На какие же ещё?
— Да, действительно, на какие же ещё? — сказал я, но мой сарказм остался незамеченным.
— Вы считаете, Антону Павловичу грозит опасность? От самураев? — запоздало разволновался Синани.
— Нет, не считаю. Он не военнопленный, и он не крестьянин. Не удивлюсь, если он и японцев будет лечить. Полагаю, ничего плохого ему не грозит.
О Пешкове Синани не волновался. Правильно: Алексей Максимович как кошка, всегда падает на четыре лапы. И это ясно каждому, кто с ним поговорил хотя бы три раза. Один раз поговоришь и не можешь не сказать, какой чудный и добрый человек, последнюю рубаху отдаст за други своя. Второй раз поговоришь — ничего не скажешь, а в третий крякнешь «Чёрт знает что такое!» — и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь, что тебя держат за простака и будут охмурять.
— Наша эскадра прибыла в Ревель, — продолжил Синани. — Жители приветствуют и восторгаются. Тут так и написано — приветствуют и восторгаются, а чем восторгаются, не написано.
— Мужеством восторгаются. Красотой. Корабли огромные. Надеются — ужо теперь наш флаг взовьётся! — сказал я со вздохом.
— Так ведь и в самом деле взовьётся! Мощь-то какая! — Альтшуллер, как всякий штатский человек, свято верил тому, что пишут в газетах.
— Взовьётся, разовьётся…
— Опять вы сомневаетесь, дорогой Петр Александрович, — упрекнул меня Альтшуллер.
— Нисколько не сомневаюсь, дорогой Исаак Наумович. Нет у меня сомнений, в том-то и печаль…
И на том мы совет великих стратегов закончили.
Я купил у Синани второй томик Чехова. Опять с рассказами.
Вышел из «избушки» и сел на скамеечку. Здесь Исаак Наумович обычно сообщает мне различные дела щекотливого свойства. У Синани неудобно, Исааку Абрамовичу незачем знать сведения, составляющие врачебную тайну.
И чувствовал я, что сегодня Альтшуллер опять сообщит мне нечто секретное. Потому что он попросил меня подождать. Ну не просто же так?
Булька важно ходил кругом, задирая лапку, «посмотрите, какой я расчудесный молодой пёс». Растёт, взрослеет. Зубы меняются, молочные на мясные.
— Что за кручина, Исаак Наумович? — спросил я.
— Не кручина, нет. Но… — он сел рядом, никак не решаясь перейти к сути.
— Но? — доброжелательно спросил я. Солнышко светит, розы цветут и пахнут, Чехов нашёлся — благодать!
— У меня есть пациентка, — начал издалека Альтшуллер, — особа, близкая к самым высшим кругам, — он посмотрел вверх.
Посмотрел и я. Чайки, больше ничего.
— И у этой особы есть хороший знакомый, из этих кругов, из высших…
Булька тоже посмотрел вверх. Гавкнул, но тихонько. Ну, летают, и что с того?
— Она этому знакомому рассказала. О Чехове, о Рабушинском, о турецком султане…
— О каком таком султане?
— Молва… Нет, она понимает, что никакого султана не было, но одновременно верит, что это был именно султан. Женщины, они порой странно мыслят.
— Хорошо, рассказала, и что?
— В общем, — Альтшуллер собрался с духом, — вас, Петр Александрович, хочет видеть великий князь Алексей Александрович!
— Семь пудов?
— Что, простите?
— Нет, ничего, Исаак Наумович, ничего… Хочет видеть — в каком смысле? Я не картина, не спектакль, не одинокое дерево на вершине скалы. Так себе зрелище.