Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
— Пойду отдохну.
— Ну конечно!
— Знаете, глядя на вас, я думаю об одной записочке на желтой бумаге.
— О записочке на желтой бумаге?
— Ну да. Маленькая записочка, без вашей подписи.
Тут она улыбнулась ему такой неотразимой улыбкой, что он тоже улыбнулся в ответ, и это показалось Еве подтверждением того, что ее гипотеза верна.
Она вернулась в свой шезлонг. В тот же миг Филипп поднялся и прошел к бару, шепнув ей идти за ним, но Ева искусно сделала вид, что не услышала.
Чтобы уже окончательно посеять раздор в семействе Дантремон, она вытащила из сумочки ту анонимную записку, добавила свой адрес в Кнокке-ле-Зуте и стала ждать, когда два младших мальчика приведут ее собачку. Поблагодарив их, она отдала им записку и попросила передать старшему брату, что они и проделали не скрываясь. Не успел Квентин зажать бумажку в кулаке, как вернулся отец:
— Дай-ка это мне!
Квентин выпрямился, оскорбленный его тоном, и холодно смерил отца взглядом:
— Это не имеет к тебе отношения!
— Ты должен меня слушаться, я твой отец.
— Ничего, это ненадолго! — рявкнул Квентин.
Филипп колебался, он был сбит с толку тем, как по-новому ведет себя его сын, его ошеломило, что мальчик прямо у него на глазах превратился в мужчину.
Квентин не опускал глаз: он догадался, что происходит, и его опьяняла эта новая сила, которую он в себе почувствовал, — способность желать женщину и сопротивляться приказам отца.
Так они несколько секунд стояли друг перед другом, глаза в глаза — два самца, старший из которых понял, что стареет, а младший — что скоро он будет сильнее. В этот момент они из отца и сына сделались соперниками.
Тут раздался немного сонный голос Одиль:
— Что у вас случилось? Что-то не так?
Квентин повернулся к матери и успокоил ее безмятежным тоном:
— Нет, мама, все в порядке. Ничего не случилось.
И снова он взял верх над отцом, который был озадачен тем, как изменился расклад сил, раздражен присутствием Евы и старался не пробудить подозрений у жены, поэтому просто понурился и смирился — хотя бы на время — со своим поражением.
Ева же издалека внимательно следила за тем, что у них происходит.
«Он созрел, — убедилась она, рассматривая Филиппа. — Скоро он явится ко мне в бешенстве, и ему придется объясниться».
Она собрала вещи. Теперь уже она подала знак Филиппу, чтобы он прошел с ней в бар.
И пока он туда направлялся, она попрощалась с тремя младшими Дантремонами и любезно улыбнулась Одиль.
Потом не торопясь прошла мимо Филиппа, потягивающего «Кровавую Мэри». Он прорычал:
— Ты что, теперь начала клеиться к детсадовцам?
— Твой сын очень хорош собой. И такой молоденький…
— Я тебе запрещаю играть в эти игры!
— Запрещаешь? А по какому праву?
— Да потому, что ты — моя любовница.
— Ага, так же, как и Фатима. И еще куча других…
При имени Фатимы Филипп вскинулся. В его глазах мелькнул страх.
— Слушай, Ева, в эти выходные я не смогу с тобой пообщаться. У нас очень много всего намечено. Мне не ускользнуть от семейных дел.
— Но все-таки придется…
— Ева!
— Тем более что я могу и сама пообщаться с твоей женой. Вспомни, как легко мне это удалось с детьми…
— Ева, оставь эти свои ухватки!
— И кто тут будет мне приказывать? Любовник Фатимы?
Он покорно потупился. Этот эгоист, позволяющий себе удовлетворять любые желания благодаря своим деньгам и распущенности, оказался просто трусом.
Ева развернулась к нему спиной и на ходу бросила:
— Виллу «Ракушка» знаешь? Моя подруга Клелия уступила мне ее на выходные. Я тебя жду.
После всего этого Ева почувствовала облегчение, вернулась к себе и провела два часа в ванной, где занялась пилингом, полезными масками и массажем.
В восемь она устроилась перед телевизором с ужином на подносе.
До половины одиннадцатого она с интересом смотрела передачу, где показывали молодых певцов, которые вырвались из безвестности и которых теперь прослушивало жюри из звезд эстрады. Она болела за каждого и много плакала — и от радости, и от разочарования.
Наконец в одиннадцать, устав от долгого сопереживания, она задумалась о своих собственных делах и начала нервничать. Даже подумала, не обидеться ли ей.
Но тут прозвенел звонок.
— Ага, ну все-таки.
Дребезжание звонка вернуло ей уверенность в себе. Чего она хочет от этого выяснения отношений с Филиппом? Чтобы он оставил свою Фатиму или чтобы выделил Еве больше денег? Может, и то и другое…
Она открыла дверь, и в вестибюль проскользнула какая-то тень.
— Закройте за мной, пожалуйста, чтобы меня не увидели.
Перед ней, весь в белом, неотразимый, стоял Квентин с букетом тюльпанов.
— Я сбежал из дома, чтобы снова увидеть вас.
14
Для них оргазм уже не был самоцелью. Закрыться в светлой комнате с целомудренными занавесками и оставаться там часами, обнявшись, обнаженными, в нежностях и расслабленности, понимая, что им ничто не угрожает, вдалеке от мужей, детей и житейских обязанностей, — это было их нежданное, тайное чудесное время.
И если сперва за их объятиями стояло желание, то в них оно полностью и воплощалось: им хотелось не заниматься любовью, им хотелось самой любви — дарить ее и получать в ответ. Чувственность была для них только предлогом — именно она заставила Ксавьеру как-то поцеловать Северину в закутке между дверями, а Северина увлекла Ксавьеру в свою спальню. Теперь, когда после ласк, трепета и поцелуев они стали ближе друг к другу, иногда они довольствовались тем, что просто днем валялись вместе в постели и разговаривали, прикасаясь друг к дружке, проваливаясь в многозначительные паузы, не обязательно добиваясь предельного физического наслаждения.