Шрифт:
Глава 1
Последние метров четыреста, из почти километрового забега, дались очень тяжело. Узкая тропинка, большей своей частью проходившая по лесному массиву, петляла из стороны в сторону, кидая и меня вслед за собой, при каждом своём повороте от одного препятствия к другому. Свет от полной луны был не в состоянии
способности на стадионе и срывающего там аплодисменты, мне, как спортсмену любителю, в качестве награды досталось лишь невнятное урчание двигателя, удалявшегося по просёлочной дороге автобуса, и слабое подмигивание плохо работающих габаритных огней, вяло пробивавшихся сквозь темноту ночи.
– По-до-жди - выдавил я из себя, не в состоянии сказать ещё что либо, жалко махая руками вслед уходящему транспортному средству, в попытке остановить его всеми доступными способами.
Крик мой был больше похож на кашель старого курильщика и дальше трёх метров его расслышать никто бы не сумел, но на вторую попытку, более внятную, меня не хватило, да и навряд ли бы она помогла. Расстояние между мной и красными огоньками продолжало быстро увеличиваться и, как бы громко я не кричал, достучаться до водителя или счастливых пассажиров, чьи силуэты виднелись в ярко освещённых окнах автобуса, всё рано бы уже не получилось. Однако верить в необратимость произошедшего не хотелось, я так и продолжал в медленном темпе двигаться в сторону маячившей в темноте маршрутки, надеясь на чудо или хотя бы на простое везение.
Ни то, ни другое не произошло, но с поражением смирился лишь после того, как добрался до остановки, вернее до того, что от неё осталось и то только потому, что получил утешительный приз, в виде на половину разломанной скамейки, стоящей под видавшим виды, насквозь проржавевшим навесом. Ноги мои, непривычные к таким скоростным и дальним забегам, незамедлительно потребовали принять этот подарок. Они и до этого давали понять, что находятся на пределе возможного, а сейчас так и вовсе стали подрагивать, и подгибаться. Не обращая внимания на голову, продолжавшую толкать уставшее тело вперёд, к ускользающей цели, две нижних конечности подвели меня к лавке и бережно усадили на неё. Тяжёлый вздох и последующий за ним облегчённый выдох привели мысли в равновесие и перевели их в другое, более актуальное русло, в дельте которого, вполне резонно, маячил вопрос: - А дальше то что?
Беглый взгляд на часы, довёл до сознания весь драматизм образовавшейся ситуации. Стрелки показывали время, не позволяющее сделать правильный выбор, десять часов ноль восемь минут. На чтобы сейчас не решился, ничего хорошего оно мне не сулит. Бежать обратно я уже не в состоянии, даже под дулом пистолета. Пешком топать, до садового товарищества? Можно конечно, но с учётом моей теперешней физической формы, до участка, где стоит остывший от людского тепла дом, доберусь не раньше, чем к двенадцати, а засну и того позже. И что в таком случае остаётся на сон, с учётом того, что первый автобус отходит в шесть двадцать? Да почти ничего, какие то жалкие четыре часа, не больше. Было бы ещё в доме тепло и остались там какие нибудь продукты, тогда и раздумывать не стал, сразу бы двинул обратно, но там сейчас почти так же, как и на улице, сыро и не уютно, а в стареньком серванте, доставшемся матери от бабушки, шаром покати. Нет, ради этого нагружать свой и без того ослабленный организм я не стану, хватит на сегодня сомнительных удовольствий. Ещё раз взглянул на скамейку, когда то способную разместить на себе целую компанию усталых дачников и снова тяжело вздохнул. Два узких бруска, состояние которых даже в тёмное время суток не кажется идеальным, не лучшее место для полноценного сна.
– Вот же угораздило!
– скромно выругался я, ещё раз взглянув
Обиженная скотским отношением к себе, со стороны несознательной части населения, лавка, отпускать не хотела. Просидел на ней уже минут двадцать, хотя первоначально, для принятия решения, отводил не больше пяти. По прежнему не хотелось ни возвращаться назад, ни оставаться здесь. Хотелось того же, что и раньше, в город, в тёплую квартиру, на сытный, пускай и поздний ужин, после которого даже краткий, и возможно не очень крепкий сон, слабо отразится на общем состоянии, при пробуждении. Видимо это, так никуда и не девшееся желание, и не давало возможности на что то решиться, а ещё во мне, где то очень глубоко, тлел слабый огонёк надежды, надежды на попутный транспорт. Пускай вероятность того, что по ночной дороге кто нибудь проедет и подберёт меня, неимоверна мала, но исключать её полностью я не торопился. Бывали прецеденты, люди на попутках и в более позднее время суток до города умудрялись добираться.
Не знаю, сколько ещё бы сидел на пришедшей в негодность скамейке, споря с самим собой, наверное, долго, возможно и заснул бы в таком, сидячем, положении, так ни на что и не решившись, но всё изменилось неожиданно, почти в одно мгновение, представившее на моё обозрение яркий свет от фар автомобиля, необъяснимо быстро выскочившего из-за поворота. Среагировал на него точно так же, как разъярённый бык реагирует на огромную, красную тряпку в руках опытного матадора. Забыв об усталости, стряхнув с себя нерешительность и пелену зарождающегося сна, одним рывком вскочил с насиженного места и нисколько не заботясь о собственной безопасности выбежал на середину дороги, где принял позу, не позволявшую двояко трактовать мой отчаянный поступок. Что почувствовал человек сидящий за рулём, заметив меня на своём пути, не знаю, но тормоза его автомобиля достаточно откровенно продемонстрировали своё отношение ко мне, не стесняясь ни в выражениях, ни в тональности. Юлить не стану, их душераздирающий визг и скрип напугал меня, но так и не заставил ни на сантиметр сдвинуться с места. Я словно статуя, так и продолжал стоять широко, расставив ноги, и раздвинув руки во всю их длину, будто пытаясь поймать облако пыли, образованное стареньким "москвичом" и выброшенное порывом ветра в мою сторону. И даже после того, как в салоне появился свет, и я смог, через запылившееся лобовое стекло, разглядеть не молодого мужчину, тело моё продолжало изображать знаменитый рисунок, не менее знаменитого художника.
– Тебе чего, жить надоело!?
– грозно спросила меня седая, взъерошенная голова, стоило ей только высунуться из окна автомобиля.
– Жить ещё нет. А вот сидеть здесь, в темноте, на грязной лавке, в одиночестве, очень - пытаясь скрыть нервную дрожь, ответил я ей улыбаясь и без паузы, так жалобно на сколько мог, попросил: - Дядь, будь другом, до города подвези.
Пока ехали по неухоженной, раздолбанной грунтовке я строго соблюдал правило: "Хочешь, чтобы водитель не уснул за рулём, не спи сам". Но, как только выехали на нормальную, асфальтированную дорогу, расслабился, позволил себе на минуту прикрыть веки, дав глазам небольшой отдых, да так, видимо и отрубился, забыв о правилах, а заодно и о других предрассудках, придуманных людьми для самоуспокоения. Как долго спал на переднем сиденье, не приспособленном для людей моих габаритов, трудно сказать.
– Просыпайся!
– крик, больше похожий на вопль отчаяния и сильный толчок в левое плечо, не позволили при пробуждении оценить это.
– Приехали?
– не ловко дёрнувшись и сильно ударившись головой о стекло двери, выдал я дежурную фразу, открывая глаза.
Мой следующий вопрос, возможно и был менее приличным, но задавал я его более осмысленно.
– Что за хрень?
– спросил я водителя резко зажмурившись и нисколько не стесняясь последнего слова.
Не дождавшись быстрого ответа от безжалостно разбудившего меня своим криком человека, осторожно приоткрыл левый глаз, меньше пострадавший от внезапно обрушившегося на органы зрения, неизвестно откуда появившегося яркого, солнечного света, перед этим предусмотрительно затенив его ладонью. Увиденное породило в моей голове такое количество новых предложений со знаком вопроса в конце, что от них сразу же стало не по себе. Пытаясь выбрать из этих вопросов самый культурный и самый животрепещущий, ещё некоторое время молчал, когда же готовность задать его была почти сто процентной, водитель, так и продолжавший молча сидеть слева, снова вступил в разговор.