Попутный ветер
Шрифт:
Летта, вероятно, изнывала от жары не меньше, хоть и приехала из жаркого королевства. Поминутно вытирала со лба мелкие бисеринки пота и облизывала потрескавшиеся губы. Девушка сняла плащ и шла, перекинув его через руку. Подвёрнутые путешественницей штаны давно развернулись и обтрепались снизу. Тогда она попросила у проводника нож и безжалостно обрезала их почти по колено, явив свету изящные лодыжки и стройные подтянутые икры.
Начавшийся было разговор о том, что произошло на святилище — не завязался. Все казалось тягучим, давящим сном, одновременно приснившимся двум людям. Впечатления от него вылились в молчание и свелись к размышлениям о том, что бесполезно принуждать, надо дать право на ошибку, на заблуждение, именно для того, чтобы уверить в своей правоте. Насилие же — это только тормоз, увы, связывающий по рукам убеждающего, заковывающий его в рамки собственных заблуждений.
Религия Империи предполагала наличие двух богов: Мракнесущего и Жизнеродящей. Им строили разные храмы, верно служили и не пытались объединить. А кем они являлись, как не двумя сторонами одного целого? Разве в каждом имперце не было частички светлого и тёмного, начала и конца, целомудрия и развращённости, знания и незнания? Жизнеродящая создала жизнь, но Мракнесущий проследил, чтобы всем хватило здесь места. Жизнеродящая даровала людям свет, а Мракнесущий приносил ночь.
— Двойственность, — словно эхо мыслей Олафа, проговорила Летта. — Вечное «да» и «нет», идущее рука об руку, — он удивился, что она думала о том же самом, мысленно, они будто разговаривали друг с другом, видимо, потому молчание не казалось гнетущим и тяжёлым. — Хотите, расскажу предание о сотворении всего сущего?
Олаф кивнул, хотя знал его: каждого имперца знакомят с этим преданием в раннем возрасте, перемежая с колыбельными и добрыми сказками. Девушка улыбнулась, вздохнула и вдохновенно начала:
— До великого раскола прекрасная Жизнеродящая и ужасный Мракнесущий являлись единым целым в двух сущностях. Чувствовали одно, думали об одном, шагали рука об руку. И не видели отличий друг друга. Потом Жизнеродящая создала живое существо, красивое и нежное, подобное себе самой. Потом другое, третье. И, наконец, их стало так много, что некуда было ступить, а их желания и просьбы неслись к богине беспрестанно. Мракнесущий пожалел любимую и усыпил часть ее созданий, превратив их в землю. Теперь остальные, увидев его, бросались наутёк, пугали им детей и просили защиты от бога. Жизнеродящая попыталась исправить деяние любимого, но не сумела возродить тех, кто стал землёй. Однако их прах теперь сам порождал новые формы и виды существ. Только в новых существах было больше от Мракнесущего. Жизнеродящая обрадовалась, что наступит мир и покой, но напрасно. Порождения бога и богини спорили и даже убивали друг друга. Жизнеродящая от горя выплакала все глаза и ослепла. Мракнесущий рассердился. Сровнял всех с землёй, перемешал их прах и позволил воссоздаваться самостоятельно. Но в назидание — оставил вечное хранилище памяти — души. Новые создания начали видеть сны, в которых осознавали свою двойственность. Им это не понравилось. Они научились не замечать сны, но сама природа разделила их на два противоборствующих лагеря. Тогда Мракнесущий наградил их способностью умирать и возрождаться в новом теле, надеясь, что прошлый опыт научит чему-то живых. Однако, перерождаясь вновь, они забывали себя прежних. Так и живём до сих пор, — окончив рассказ, Летта улыбнулась, словно примерная ученица, ответившая перед классом урок.
Олаф хмыкнул. Его спутница оказалась хорошей рассказчицей. В ее изложении боги представали живыми и очеловеченными. Они обладали чувствами и жили полной жизнью. Это были не абстрактные сущности, которым принято молиться в храмах. Мракнесущий и Жизнеродящая представлялись мужчиной и женщиной, которые сначала создали проблему, а потом начали её решать. Только вот проблемой был сам человеческий род.
Впрочем, последнее нисколько не удивляло. Люди всегда умудрялись влипать в неприятности и втягивать в них окружающих. И даже магия, казалось бы, такая всесильная, на деле оказывалась ничем перед могуществом всего сущего. Жизнеродящая обеспечила своих созданий всем: дала тех, кто строго выполняет свои функции. Если жить в мире с живой природой, то можно обойтись и без волшебства. Пашцы будут следить за сменой сезонов, удобряйки — за качеством почвы, мыльники — прекрасно отстирают с одежды грязь, вытравилы не позволят далеко распространиться инфекциям. И это далеко не полный перечень существ, созданных на благо человека. А маги — управляют материей, стихиями, но не могут повернуть время вспять, оживить умершего, прирастить оторванную конечность, создать артефакт, дарующий всеобщее счастье или здоровье. Даже несправедливость не побороть волшебством.
Юноша поделился своими соображениями с Леттой. Ему показалось интересным узнать ее точку зрения. Она подумала немного. А потом отозвалась:
— Магия предполагает наличие каких-то особенных способностей. Маги чванятся перед другими имперцами, создают закрытые сообщества. Они считают себя высшей силой, отмеченной печатью богов. И забывают главное, у каждого человека есть свой дар, частичка совершенства Жизнеродящей. Чтобы существовать в гармонии, мы должны обмениваться своими дарами друг с другом. Отдавая и принимая — постигать жизнь.
Олаф усмехнулся. Что полезного Жизнеродящая заложила в его способность различать чужие эмоции в виде запахов? Другие не хуже определяли чувства по мимике или интонации. Может быть, юноше это удавалось быстрее, точнее и полнее, но развитая эмпатия — не самое главное в жизни. По крайней мере, сам Олаф считал именно так. В детстве, когда еще не научился держать язык за зубами, он охотно рассказывал, чем пахнет от того или иного человека. Хорошо, что слушатели относились к его болтовне как к ребяческим фантазиям. Потом мальчик понял, что его способность уникальна — и испугался. С тех пор о сомнительном даре не слышал никто.
— А если у человека есть дар, который он не ценит? К которому относится, как к проклятию, недостатку, — Олаф не понял, что на него нашло, слова вырвались сами собой, в продолжение мыслей, — и скрывает его от всех. Боится, что привлечёт внимание Имперского Совета. А потом выясняет, что им до него, по большому счету, нет никакого дела. И никто не собирается его ссылать в гетто Темьгорода. Живи, как хочешь, никого не трогай. Но когда человек наконец расслабляется, видимо, сам Мракнесущий заводит его в то место, которого он избегал. Этим даром человек тоже должен делиться?
Он не понял её взгляда, быстрого и пронзительного. Олафа словно обожгло, но только он спохватился, как огонь уже стих, и даже углей не осталось. Летта шла, погрузившись в тяжёлое молчание. Юноша не мог понять, что изменилось, пока едва заметный запах обиды не коснулся ноздрей. Неужели Летта приняла его завуалированную исповедь на свой счёт? Подумала, что её способность петь песни Мракнесущего причислили к уродствам? При том, что сама считала себя ничуть не лучше тех, кто живёт в Темьгороде.
Олаф не хотел непонимания. Парень прекрасно знал, что оно, будучи сперва ничтожным, со временем может перерасти в жуткую проблему.
— Я говорил не о вас.
— О ком? — девушка отозвалась слишком быстро.
— О, — он запнулся, — о своём приятеле.
— И какой же у вашего приятеля дар? — показалось, или Летта больше выделила «приятеля», чем «дар»?
— Он чувствует, как дышит, — уклончиво ответил проводник.
— О! — она засмеялась, хотя в смехе проскальзывали льдинки печали. — В таком случае я пою как убиваю. Так что там? Почему ваш приятель опасался Имперского Совета?
— Наверное, был маленьким и глупым, — теперь смеялся и Олаф.
— А сейчас он — большой и умный?
Снова стало весело и легко. Молодые люди могли говорить, могли молчать — и то, и другое было одинаково хорошо. Дурачества чередовались с серьезными раздумьями, будто Олаф и Летта знали друг друга уже лет десять, а то и сто.
Вечер пролился на землю как-то сразу. Будто неряшливый маляр расплескал ведро густой темной краски на светлую стену. Тропа и окрестности, что еще недавно виднелись как на ладони, скрылись в тень от усталого взгляда. Вместе с сумерками пришла прохлада, и продолжать путь стало невмоготу. Навалилась усталость, камни, будто живые, сами лезли под ноги, тропа вихляла, словно ее прокладывали путники, предварительно наевшиеся выпьянки и запившие ее крепленым вином. Надо было искать место для ночлега.