Попытка говорить 2. Дорога человека
Шрифт:
И приходит беспамятство.
Враги. Вот эти – точно враги! Я скалюсь на бегу, но не трачу сил на рык. Ничего, свидимся-сочтёмся, дайте срок! Я вам припомню проклятую кутузку и…
Кутузка.
Беспощадно взрывая лапами податливый покров палой листвы, я останавливаюсь ещё резче, чем начал свой бег из ниоткуда в никуда. Распрямляюсь, перетекая в вертикальное положение, не такое удобное для бега, зато более… привычное?
Кутузка. Плен. "Окно". Отключенное от доступа к внешней энергии Растение.
Ничего не понимаю.
Я же был пленён и не выходил на свободу! Не значит ли это, что сейчас вокруг меня не…
Р-р-р! Что это? Там, вдали? Неужели звук? Здесь, где даже собственное моё дыхание совершается абсолютно беззвучно, а единственная модальность восприятия замкнута на зрении да ещё частично – на ощущениях тела? Значит, здесь…
Не додумав, снова срываюсь в текучий бег, стремясь на источник звука, как железный гвоздь устремляется к поднесённому близко магниту. Я не думаю, что там, где мир обогащается новыми сенсорными слоями, меня ждут ответы на кипящие внутри вопросы. Не думаю, что там я смогу разрушить цепи одиночества, что найду помощь и поддержку. Равно как не опасаюсь, что там число моих врагов возрастёт, а к цветастой пустоте леса прибавится нота опасности.
Я вообще не думаю. Я бегу.
И останавливаюсь лишь там, где лес заканчивается.
За нетвёрдо проведённой, пульсирующей, постоянно смещающейся то ко мне, то от меня чертой, пересечь которую я не спешу, мимо плывут звуки. Не источники звуков – именно звуки. Из глубин моего сознания выскальзывает, не задевая нитей воли, нечто неопределимое, но близкое к абсолюту. Совершенно синхронно с этим нечто река звуков, текущая сквозь нереально беззвучный лес, обретает новое измерение. Наливается блеском миллионов смыслов.
Река шелестит, шепчет, журчит, громыхает, плачет, поёт, бормочет, свистит. Гулко, расплёскивая рваными лоскутьями блудное эхо, декламирует она огромное множество истин, неспособных отразиться в моём разуме… и заметно меньшее множество истин, звучащих с моим разумом в унисон. Осколки болезненного бреда и кристаллики хорошо огранённого знания, блеск поразительных концепций и пустоту мрачных истин…
Я пью звуки, по которым так стосковался в лесу, и пью заключённый в звуках смысл.
Это освежает. Это служит обновлению и росту. Сама сущность моя жадно впивает толику бесконечности, одним из ликов которого является эта река.
Но потом я ловлю себя на том, что и сам пою, возвращая реке частицы выпитых звуков.
Я был огнём и был мечом,
Я был стрелою.
Я был добычей и плащом
Под головою.
Я был судьёй – и палачом
Я был при этом.
Я был безумным скрипачом
И был поэтом.
Я знал объятия любви
И поцелуи.
Я говорил: "Аллах акбар!" -
И: "Аллилуйя!"
Я спал в горах и спал в степи
Без одеяла.
Я был молитвой без конца
И без начала.
Я был – до срока – только лишь
Обычный рыбарь;
Я видел тьму, и видел свет,
И делал выбор.
Я был отравою в вине
И был лекарством,
А как-то раз я сел на трон
И правил царством.
То нищим был я, то вовсю
Сорил деньгами,
И плыл под парусом, и мерил
Твердь ногами.
И я смеялся над собой,
И плакал горько,
И спорил с временем – а с ним
Пойди, поспорь-ка!
Я был улыбкой на лице
И нервным зудом,
Я был падением и был
Ненужным чудом…
Но обо всём почти, где был,
Чем обернулся,
Я позабыл, открыв глаза.
Забыл – проснулся.
Забыл, повторил я. Проснулся.
Вот только я не просыпался! И едва не забыл себя окончательно. Река, преисполненная смыслов, оказалась куда опаснее, чем можно было ожидать. Она оказалась способной растворить в своём потоке и меня, как крупинку сахара, угодившую в горячую воду. Как ещё одну совокупность звучащих смыслов. Но то самое неопределимое нечто, позволившее мне прикоснуться к сути реки, одновременно послужило и защитой от этой сладкой сути.
Да, более чем сладкой – сродни сну, сродни забвению, сродни…
Стоп! Сну? Проснуться! Мне надо вернуться к бодрствованию, даже если в итоге я снова окажусь в кутузке. Потому что, внимая отравленным истинам реки, я узнал, что действительно нахожусь во сне – но не в своём собственном, нет. Этот сон чужд для меня и слишком глубок. Большое везение, что я очутился здесь не целиком, а лишь как безымянное отражение самого себя. Если я вспомню всё, или даже достаточно многое, не успев покинуть эту нереальность…