Попытка к бегству
Шрифт:
— Спи.
— Сплю.
— Пока я думаю о тебе, с тобой ничего не случится.
Ее теплое дыхание щекочет щеку. Он гладит ее по теплой подрагивающей спине.
— Все самое худшее в моей жизни уже было.
— Что?
— Самое худшее, самое страшное.
— Что?
Он опускает руку ниже. — Я жил без тебя.
— Бедный!
Она долго целует его в губы.
— Как ты выжил?
— С трудом.
— Все. Спи.
— Сплю.
Ночь. Далеко-далеко переваливается с ноги на ногу уходящая гроза.
— Вот
Машина «чихнула». Ледогоров выругался сквозь зубы. Сказать, что Вышегородский не следил за машиной — не сказать ничего. Было по-утреннему прохладно и сыровато от прошедшего ночью ливня. На остановке толпились сонные люди. Машин мало. Летом пульс города слегка ослабевает.
— Давай. Вставай между домами.
Задремавший в дороге Мальцев как-то совсем по-детски тер глаза и вертел головой.
— Приехали?
— А то.
На улице по коже побежали мурашки, В семь утра, в одной футболочке явно холодновато. Парадная оказалась оборудована домофоном, Ледогоров мысленно выругал себя и Серегу за то, что не уточнили этот вопрос у Любашева. Про входную дверь расспросили подробно, а про парадную — не догадались.
— Звонить, как я полагаю, не будем? — осведомился Полянский и достал сигарету. — Значит, придется ждать.
Прикурить он не успел. Дверь «пискнула», замигала зеленым огоньком и отворилась. Пожилая женщина в испуге шарахнулась от трех застывших под козырьком подъезда мужиков. Ледогоров посторонился, освобождая дорогу.
— Проходите, пожалуйста.
Она заспешила прочь, поминутно оглядываясь.
— Тринадцатый этаж.
Лифт скрипел и стонал, поднимая их наверх. Полянский хихикал, читая вслух нацарапанные на его стенках эротические мечты местных тинейджеров. Лестничная площадка этажа имела замысловатую, угловатую форму. Дверь в сто девятую оказалась, наоборот, самой простой и единственной деревянной. Любашев не обманул. Видимо хозяева, сдающие квартиру, не видели смысл пока ее укреплять. Ледогоров обернулся к Мальцеву.
— Ты без оружия. Дуй вниз. Определись, где окна и жди, когда полетят пулеметы и мешки героина. Ферштейн?
Мальцев без улыбки кивнул, пошел обратно к лифту. Полянский приложил ухо к филенке.
— Спят.
— Ты удивлен?
— Нет. Я бы тоже с удовольствием еще на массу давил.
— Ничего. Сейчас и их разбудим, чтобы не обидно было.
Ледогоров посмотрел на часы и достал из «кенгурушки» пистолет.
— Звони.
Сколько ни стоял он за свою оперативную жизнь перед такими дверями, сжимая ПМ, а сердце снова учащенно забилось, холодок скользнул от затылка в ноги. Он подумал, что когда перестанет это чувствовать — значит, точно пора уходить. Полянский кивнул и показал на дверь. Кто-то изнутри завозился. Глазка не было.
— Кто там? — наконец осведомился сонный и блеклый женский голос.
Ледогоров вздохнул.
— Соседи снизу. У нас протечка. Заливаете.
За дверью снова зашаркали. Послышались приглушенные голоса. Полянский снова нажал кнопку звонка.
— Не звоните! — голос уже «проснулся» и приобрел окраску. — У нас ничего не течет!
— Но у нас-то течет!
Ледогорова с Юлькой заливали месяц назад и роль разгневанного соседа удавалась без труда, но строгое жюри явно не торопилось присудить ему «Оскара».
— Я уже сказала — у нас все нормально. Уходите.
Полянский снова прислушался у замочной скважины.
— Не одна, — шепнул он.
Ледогоров сделал еще одну попытку.
— Девушка! Откройте! Я милицию вызову!
Воцарилась пауза.
— Вызывайте кого хотите!
Полный провал. Полянский усмехнулся и снова нажал кнопку. Противный, резкий звонок резал утреннюю тишину. Хозяйка выдержала только три минуты.
— Охерел, козел? Убирайся!
Ее тон качественно изменился.
— Вера! За такие слова пятнадцать суток положено! — Полянский отпустил кнопку. — Открой, милиция.
Снова пауза. Видимо, в квартире совещались.
— Не знаю, какая вы милиция! Сначала одно говорите, затем другое! Я не пущу.
— Вера! Не дури! Мы дверь сломаем!
— Не имеете права! Я буду жаловаться!
— Имеем! Открой! Поговорить надо!
— Я вам не верю! Вы из шестьдесят третьего?
Ледогоров усмехнулся.
— Ну наркота уже точно в унитазе, — шепнул он Полянскому. — Мы из Архитектурного РУВД! Можете туда позвонить…
— Не знаю я ничего…
— Серега, пора понятых и ломать.
Полянский кивнул. Действующие законы как ни странно разрешали ломать двери, в случае воспрепятствования проведению обыска. Но только в присутствии понятых, которые могут подтвердить отказ открыть двери и проследят, что опера с порога не разбрасывают по квартире пакеты героина. Дверь сто восьмой квартиры без вопросов открыла красивая женщина в черном шелковом халате.
— Здравствуйте. Милиция. Вы не могли бы поприсутствовать в качестве понятого при…
— Нет.
— Почему?
— Не хочу ни во что ввязываться.
Дверь захлопнулась. Полянский еще секунду постоял.
— Спасибо. Чтобы вас ограбили и изнасиловали.
На лестницу пробились первые солнечные лучи. Видимо ливень притушил торф и засилья дыма сегодня не предвиделось.
— Милиция. Вы не могли бы поприсутствовать…
— Не, извините мужики, мне на работу.
— Милиция. Вы не могли бы…
— Ой, я болею.
— Милиция…
— Нет, нет. Ничего не могу.
Ледогоров стоял в душном полумраке лестничной клетки, жал из вредности на кнопку звонка и переполнялся знакомой периодически каждому оперу ненавистью ко всем гражданам, которые хотят от милиции всего, не желая в нужный момент пошевелить и пальцем. Полянский уже спустился на этаж ниже. За дверью слышались шаги и возня. Ледогоров думал о том, что можно было придумать что-нибудь еще: привлечь Любашева, или подключить местного участкового. Серега вернулся. С ним был явно отставной военный лет шестидесяти и дворничиха в рабочем жилете.