Попытка к бегству
Шрифт:
— Пошли.
Она послушно кивнула.
На улице было по-прежнему душно. Легкий ветерок был горячим и не приносил облегчения. Сев в машину, Ледогоров включил двигатель и повернулся к Юльке. Она улыбнулась и вдруг заревела, уткнувшись в его плечо. Проходящие люди с интересом всматривались сквозь тонированные стекла. Он чувствовал как намокает от слез футболка, вдыхал аромат ее волос и чувствовал, что не знает, что сказать. Он всегда знал, как успокоить свидетельницу, как вывести из истерики потерпевшую, но сейчас ровным счетом не представлял, что делать. Он просто гладил ее по голове, тихонько целуя рыжие локоны.
Возле дома Юлька окончательно пришла в себя и даже достала из сумочки пудреницу. Ледогоров заехал во двор. Магнитофон на втором этаже как всегда орал дурным голосом. На этот раз что-то про лето и жару. Он заглушил двигатель.
— Юль! Я должен вернуться! Там задержанный один остался! Хочешь, поедем со мной на работу? Я закончу все и пойдем домой.
Она мотнула головой.
— Не волнуйся! Я уже в норме. Приготовлю чего-нибудь вкусного. А ты купи бутылку вина. Должны же мы отпраздновать мое увольнение.
Он поцеловал ее.
— Ты у меня молодец.
Она улыбнулась.
— С тобой мне ничего не страшно.
В отделе было тихо. За стеклом дежурки все также шевелил губами Гнатюк. Он здорово походил на большого жука в стеклянной банке. Ледогоров хотел пройти мимо, когда рядом с Гнатюком появился следователь Копылов и радостно замахал руками. Дежурный открыл «бойницу» в перегородке и Леня приник к ней, как подводник к источнику кислорода.
— Саша! Ты куда пропал?! Я с Муратовой давно закончил! Где Кобалия?
Ледогоров махнул.
— Пошли!
Он дождался, пока Копылов выйдет из дежурки, корча рожи Гнатюку.
Только сейчас стало по-настоящему отпускать.
— Выскочить пришлось! Я его на втором этаже пристегнул.
— А я ищу тебя, ищу…
Ледогоров подумал, что из кабинета сразу позвонит Юльке и скажет, как ее любит. За одной из запертых дверей второго этажа надрывался телефон.
— Где?
— Здесь!
Произнося эту фразу, Ледогоров уже все увидел. И пустой коридор. И пустую скамью. И пустые наручники, висящие на железной рейке. Голова закружилась. Ноги стали мягкими. Он прислонился к стене напротив скамьи и сполз вниз. Непонимающе молчал Копылов. В окне синело темное горячее небо. Было нечем дышать.
Яркий свет противно резал глаза. От кондиционера тянуло пронзительным холодом. Синий мрак за окном плотно укутал спящий город.
— Ты понимаешь, что произошло?
Несмотря на ночь, Григоренко был одет в свою неизменную белую рубашку. Только пиджак сменила зеленая вязаная кофта.
— Понимаю.
— Что?
У начальника КМ Грача какой-то отсутствующий вид, словно он находится далеко отсюда и проблема сбежавшего преступника его нисколько не касается.
— Бандит сбежал.
Григоренко всплеснул руками и посмотрел на Вышегородского. Тот машинально отвернулся, скрывая свежий запах спиртного и явно несвежее лицо.
— У вас в восемьдесят седьмом все такие?!
Голос стал нервным и высоким, что говорило о приближении приступа психоза. Вышегородский промолчал.
— Да хрен с ним, с этим бандитом! Не первый, не последний! Мы же уже в главк доложили! Я лично с начальником разговаривал! — Григоренко как всегда оглянулся на портрет генерала. — Что я теперь должен делать?!
Ледогорову хотелось сказать, что надо было меньше трепать языком, но он промолчал. Вообще ничего не стал говорить. Потому что говорить что-либо было бесполезно. Потому что говорить было нечего. Потому что винить кроме себя было некого. Самовольный уход Мальцева, тупая вредность Гнатюка. Все это — утешение для бедных. Хотелось спать. Голова гудела. Во рту призывно покалывал привкус коньяка. Часы показывали четверть второго.
— Молчишь? — Григоренко снял очки и постучал ими о стол. — Всех подвел! Дезертировал! Бросил задержанного! Стакан пошел опрокинуть, или бабу разок…
— Он не пьет, — вмешался Грач.
Вышегородский молчал.
— Значит к бабе! — кивнул Григоренко. — Не пьет! А раньше? Я что, не помню!
Ледогоров подумал, что даже раньше он пил не больше, чем Григоренко до сих пор. Подумал, что хочется, чтобы все быстрее кончилось. Подумал и снова промолчал.
Григоренко покачал головой.
— Как мне завтра с начальником говорить?!
Он словно спрашивал совета. Никто не ответил. Все давно знали, что шефу это не нужно.
— В общем так! — Григоренко откинулся в кресле и достал лист бумаги. — Садись, пиши рапорт на увольнение с … — он по смотрел на перекидной календарь, — с восьмого, с понедельника. Давай-давай!
Ледогоров сел и принялся писать. Можно было упереться. Уволить из милиции человека, не потерявшего «ствол», или не залетевшего по пьяни — не так просто. Сначала надо отметиться выговором и неполным служебным соответствием. У Ледогорова был только снятый «строгач», в настоящий момент уже никакой роли не играющий. Просто не хотелось выглядеть скандалистом. Просто не хотелось унижаться. Просто было тошно. Он аккуратно поставил под рапортом свою подпись. Григоренко взял и пробежал глазами.
— Хорошо! У тебя есть пять дней! Не найдешь этого грузина до восьмого — отдам рапорт в кадры!
Он явно был крайне горд придуманным воспитательным ходом.
— Ясно?
— Ясно.
— Все, иди!
Темный коридор РУВД освещался только пробивающимся с лестницы желтым сиянием. Ледогоров спустился вниз, махнул через стекло дежурному и вышел в теплую синюю темноту. Несмотря на ночь, было гораздо менее зябко, чем в кабинете Григоренко. Глаза слипались. Мыслей не было. Вспомнилось испуганное лицо Муратовой, узнавшей о побеге. Мимо, рыская фарами, промчались две иномарки. Ледогоров закурил и не торопясь пошел по 4-ой Советской. Сзади обреченно стелилась по сизому асфальту его собственная притихшая тень.