Попытка к бегству
Шрифт:
— И прекрасно, что машина, — невозмутимо отвечал капитан. — И чудесно, что времени. И замечательно, что мечтало. Но дело ученых делать открытия, а наше — задерживать правонарушителей. А по ночам наш город должен спать, и тревожить его звонками у дверей я не позволю. Вам что, ясного дня не хватает? Идите, — прочувствованно завершил монолог капитан, — идите и подумайте. И сделайте соответствующие выводы!
ГЛАВА 4
РОКОВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Трудно себе представить,
Вышли бы внеочередные выпуски газет желтой прессы с сенсационными заголовками:
— В Красной России — экономические репрессии!
— Честный предприниматель бежит от большевиков в прошлое!
— Лучше каменный век, чем Советы!
— На Машине Времени — от ига коммунистов!
— Тони считает Эдгара Бобылева гангстером номер один!
Прервав обычные передачи, радиостанции и телецентры оповестили бы миллионы радиослушателей и телезрителей: «Русский ученый Йаша Антимирофф использует самое сенсационное изобретение века для физической расправы с противниками режима, именно поэтому свободный мир должен увеличить расходы на вооружение, усилить борьбу за права человека, а вторжение в Никарагуа начать немедленно».
Франция под шумок взорвала бы еще одно ядерное устройство на атолле.
В пивном баре Мюнхена реваншисты, громко бряцая пивными кружками, орали бы с вытаращенными глазами, требуя пересмотра послевоенного мира.
Компания по производству дисков выпустила бы первый миллион пластинок модного шлягера «Милашка, сними тигровые шкуры, мы в пещере одни» и рок «Эдгар, возьми меня с собой к неандертальцам».
Да мало ли каких великих и малых событий произошло бы в мире! Но в этом бурном, изменяющемся мире Калачевск был неизмеримо малой величиной, и в нем не было аккредитовано ни одного иностранного корреспондента, да и советского тоже. Поэтому в мире пока было спокойно.
Но нетрудно представить, даже при полном отсутствии фантазии, что происходило в самом Калачевске.
Впрочем, с утра в Калачевске ничего не происходило. Улыбающееся, как розовый младенец, утро вставало над этим славным городом. А каждое утро в Калачевске начиналось с веселой песни дяди Сако, который усаживался в свою зеленую будку, напоминающую конуру, начинал выбивать своими щетками по ящичку с деревянной подметочкой на крышке аккомпанемент своей песенке:
— Я чистильщик самый лучший! Знает весь Кавказ — Я могу почистить туфли, Дарагой, для вас…Необычайная доброжелательность и любовь к своим согражданам сквозили в каждом движении дяди Сако:
НиОн горделиво расправлял свои усы и призывал калачевцев привести в порядок свою обувь. И вот на деревянную подошвочку легла уже знакомая ему растоптанная туфля. Дядя Сако неторопливо поднял глаза, поздравляя себя с почином, без которого, как известно, немыслима никакая удача. Перед ним стоял Олег Борисович Бильялов, местный идейный товарищ.
Дядя Сако помрачнел: от этого типа добра не жди. Он всегда старается забыть заплатить.
— А ты слышал, дядя Сако, что у нас случилось? — сказал Олег Борисович, не замечая нахмуренных кавказских бровей. — Ночью сбежал неизвестно куда товарищ Бобылев. От милиции бежал, говорят. Доворовался, голубчик!
Дядя Сако неохотно водил щетками по туфле Бильялова. Только вчера он слышал от этого самого человека совсем другое: «Вот сила человек! Все, понимаешь, может. И со мной за руку поздоровался. А голова! Какая у него голова!».
Но дядя Сако прожил на свете много, в людях разбирался неплохо, хотя имел дело в основном с обувью. Поэтому он никак не отреагировал на слова Бильялова. А тот продолжал:
— Видно, показательный будет. А еще говорят, что у него машина не «Волга» была, а какая-то импортная, марки «Время». И убежал он на тот свет, но жив. Хочет пересидеть, пока все уляжется. Только смотри, дядя Сако, никому. Это я только тебе…
И местный идейный товарищ, опять ухитрившись не заплатить, пошел дальше. Дядя Сако зло плюнул ему вслед и только схватился за то место, где у него должен висеть на поясе кинжал.
А Бильялов, шествуя по Шаталовке, ненадолго останавливался с каждым встречным. Заканчивал разговор он одними и теми же словами: «Смотри, только никому». Это вызывало панику.
А к десяти часам в городе происходило невероятное. У магазинов забурлили дикие очереди. Прилавки брались с бою. Очереди сотрясались противоречивыми слухами. Кто-то подлил масла в огонь, рассказав о погоне за снежным человеком.
— Снежный? Все ясно, война будет! — ахнула очередь и еще сильнее заработала локтями.
Скупали все: хлеб, муку, сахар, концентраты, ржавую селедку. И только рыбные консервы почему-то не брал никто. В промтоварных магазинах исчезли не только холодильники «Баку», но даже унитазы и шпагат, расхватали детские пинетки и слесарный инструмент. Поговаривали о предстоящем землетрясении. Кто-то сам слышал предупреждение по радио об этом стихийном бедствии, хотя все знали, что предсказывать землетрясения еще не научились. Баптисты толковали о скором конце света, что не мешало им брать по двадцать кусков мыла, словно хозяйственное мыло могло помочь им пролезть в царствие небесное.