Попытка возврата. Тетралогия
Шрифт:
— Он никогда никого не сдавал. За что и уважаю. Он мне просто на плацдарме все уши прожужжал, если вас обоих убьют, чтоб я эти чертежи забрал. Так что давай показывай — что там у тебя.
Я повздыхал и поплёлся за планшеткой, в которой держал записи. Вернувшись обратно, положил её на стол и сделал шаг назад.
— Ты садись, чего стоишь.
Полковник жестом показал на стул и сам, открыв чертёж, начал его рассматривать.
— Это пистолет-пулемёт, что ли?
— Да. Простейшая конструкция. И в изготовлении должен быть дешёв. Сплошная штамповка.
Дальше я начал выдавать ТТХ ППС, говоря, конечно, что это всё по предварительным прикидкам. Колычев слушал, кивал, а потом сказал:
— У нас винтовок
— Так тут даже завода не надо! Пусть небольшой цех его шлёпать начинает. Хоть в малых количествах. Для нас, для диверсантов! Нам такое оружие очень нужно.
Тут я несколько лукавил. Если кто ППС в руках подержит — никогда его не променяет на ППШ. Главное — пусть хоть несколько штук сделают, а там видно будет. Не зря ведь этот пистолет-пулемёт Судаева считался лучшим ПП времён войны. И хорошо, что, начав делать чертёж АК, я одумался и его сразу сжёг, а то сейчас бы вопросов много лишних возникло.
— А это что за головка?
Перегнувшись через стол, увидел, что Иван Петрович смотрит уже чертёж фаустпатрона.
— Это я придумал, когда мы эрэсами по танкам долбили. Ручной гранатомёт. С надкалиберной гранатой. Можно фугасной, можно кумулятивной. По задумке, должен попадать в цель метров с пятидесяти. C такими штуками взвод пехоты танковую роту остановить сможет.
— А это?
— Это такая насадка на ствол пистолета. Выстрел с ней практически беззвучен получается. И вспышки почти не видно. Для нас очень полезная штука. И делается просто. Мне одну такую в мастерских за два часа сделали. Только я её потерял, пока по окопам прыгал.
Колычев задумчиво покрутил головой, перебирая чертежи.
Рассказывая всё это, чувствовал себя как на экзамене. Вроде и знаешь кое-что, но если препод не в настроении, зуб там болит или с похмелья, — завалит вмиг. Полковник же, аккуратно убрав чертежи обратно в планшетку, неожиданно весело посмотрел на меня и спросил:
— А скажи-ка мне, Илья, что за хламиду ты на себя напялил и бегал в ней, пока бои за город шли? Бойцы ведь, на тебя глядючи, тоже стали подобное мастерить. Даже неудобно перед командирами было. В нашем уставе такой формы одежды нет.
М-да. С «лифчиком» я, возможно, погорячился. Просто достало уже всё таскать на ремне. Да и защита неплохая получилась. Уже на второй день попросил одну бабусю местную мне его сшить по наброску, что быстренько ей нарисовал. Бабка не подвела — и разгрузка получилась на славу. Без липучек, правда, на ремешках и кнопках, но всё равно классная.
Солдаты, действительно, глядя на меня, тоже стали делать себе жилеты. Особенно после того как я пулю шальную, на излёте, грудью поймал. Так, только споткнулся, выругался и на глазах у изумлённой публики просто вытащил развороченный магазин из кармашка и, показав его народу, выкинул за бруствер. Я тогда с немецким МР-40 бегал, избавившись от ППШ при первой же возможности. И его десять магазинов в разгрузке служили каким-никаким, а броником.
— Это, товарищ полковник, разгрузочный жилет. В нём боеприпасы размещаются, гранаты, да всё что угодно. Гораздо удобнее, чем на ремне всё носить. Плюс он же является дополнительной защитой.
— Тоже сам придумал?
Я кивнул головой и развёл руками, показывая, дескать, что поделать, так уж получилось.
Полковник, пожевав губами, неожиданно подтолкнул мне по столу лист бумаги и приказал сделать набросок разгрузки. После чего, тоже сунув его в планшетку, встал и, пожав мне руку, смылся. Полевую сумку так и не вернул — фармазон. Колычев, как выяснилось, покинул нас на целую неделю. И мы начали отсыпаться и отъедаться.
На третий день балдежа произошёл примечательный случай.
— Встать! Это что такое! Что за внешний вид! Кто такой? Почему тут валяешься?!
В его вопле мне послышалось: «И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик!»
Интонации, во всяком случае, были те же.
Ещё один, из генералов мирного времени, тоскливо подумал я и, поднявшись, стал застёгивать комбез. Только и может, что нарушение формы одежды пресекать. И везёт мне на эти нарушения. То Ходорковский, теперь этот. Пока генерал, раздуваясь от ярости, как рыба-шар, смотрел в упор на нарушителя, к нему подскочил лейтенант. Видимо, адъютант. Летеха слегка отстал и теперь, догнав своего патрона, с ходу зашептал ему на ухо. Я расслышал только: «Люди полковника Колычева». И генерал сдулся. Даже взбледнул маленько. Было прикольно наблюдать такой резкий переход от начальственной гневной красноты к бледному онемению. Буркнув: «Извините», скандалист дал задний ход и срулил так же шустро, как и появился. Меня такой поворот заставил сильно задуматься. Что же собой представляет наша группа, если с её бойцом генералы опасаются связываться? До этого на все вопросы о нашем подразделении Серёга отвечал шутками или вообще отмазывался от ответа, переводя разговор на другое. Но сейчас он не отвертится!
Гусева я нашёл на узле связи. Он занимался охмурением одной из телеграфисток. Небольшого роста, квадратненькая и некрасивая, она хихикала и, не отрываясь от работы, поощряла майора к продолжению ухаживаний. Вот блин! Ещё одна загадка. Сколько в этом времени уже нахожусь, а ни одной красивой барышни не видел. И непонятно, чего в них не то. Все какие-то приземистые, на танкетки похожие. Если на мордочку ещё ничего, то формы феерические. Если худенькая, то на фейс такая, что глядя на неё, хочется прятать овёс. Нет, я конечно, закрутил однодневный романчик, ещё в Могилёве, перед началом крупных боёв. Но без души, а так — скинуть давление в баках. По настоящему же красивых девчонок не видел. То ли макияж непривычный, то ли покрой одежды не тот. И голоса у всех или писклявые, или пронзительно громкие, как у торговок базарных. В общем, я ещё находился в поисках. Поэтому, безжалостно оторвав Серёгу от объекта вожделений, двинул с ним в лесок, для разговора. Отойдя подальше от чужих ушей, повернулся к майору и, глядя на него в упор, начал:
— На меня только что наехал дикий генерал. Как обычно, за нарушение формы одежды. Но как только узнал, что мой начальник Колычев, он моментом отвалил, ещё и извинился. Как это понимать?
— Ну и что? Колычева здесь уважают. А НКВД ещё и боятся многие. Так что ничего особенного.
Серёга опять пробовал уйти от ответа, но я в него вцепился намертво и отпускать не собирался. Напомнил про боевое братство, про доверие между соратниками и про то, что всё равно рано или поздно придётся сказать. Гусев постепенно начал сдаваться. Мялся, жался, но информацию потихоньку выдавал. Оказывается, мы относились к какому-то хитрому отделу при комиссии партконтроля. Как это вышло и при чём здесь партконтроль, никто особенно не задумывался. А в его задачу входило докладывать о реальном положении дел непосредственно в Москву. Кому именно докладывал Колычев, я даже опасался предполагать. Майор на мой вопрос только показал пальцем вверх. А на вопрос, кому подчиняемся, сказал: