Попытка возврата. Тетралогия
Шрифт:
— Ну, командующий фронтом нас может только попросить о чём-либо. Но не приказать.
Так что наше непосредственное начальство обитало в таких заоблачных высях, что голова кружится. И этому начальству надо было знать, что действительно происходит на фронтах. Потому как до уровня дивизии шли реальные донесения. В армию уже уходили приглаженные. В штаб фронта, мягко говоря — искажённые. А в Москву чуть ли не победные. А уж в сводках Совинформбюро, что доносили народу, был полный бред, в корне отличающийся от реального положения вещей. Ну, сводки как раз понятно — пропаганда. А во всех других случаях шла брехня из-за страха. Лейтенанту или майору бояться было нечего. Они и так под пулями каждый день ходили. А вот полковнику или генералу уже было чего терять. За
А Ставке нужны были не приукрашенные сведения. Вот для этого и был создан наш отдел, люди которого тёрлись всегда недалеко от передовой. Ну и заодно оказывали помощь разведке и контрразведке на нашем участке фронта. Поэтому полковник и мотался по частям безостановочно, выясняя текущее положение дел непосредственно у командиров полков и дивизий. Потом он составлял аналитические записки и отсылал их наверх. А боевики вроде нас с Гусевым нужны были ему для уточнения ситуации в тылах немцев, охраны и вообще, как надёжный инструмент для качественного выполнения работы.
Очень интересненько всё получается. Надо же как я удачно попал. Ситуация нравилась всё больше и больше. С этими мыслями, проводив Серёгу обратно к телеграфисткам, опять пошёл загорать.
Так, ничем не занимаясь, провёл ещё какое-то время. Колычев появился через четыре дня, к вечеру. По быстрому настучав всем по башке (для профилактики, наверное, чтоб помнили, кто командир), он вызвал к себе ещё раз. Поморщившись, глядя на мою камуфлированную тушку, он приказал:
— Переодеться. Немедленно. За дверью ждёт старшина, пойдёшь с ним, он тебе всё выдаст. И не вздумай опять форму какой-нибудь бабке сплавить!
Ого! Откуда он про бабусю знает? А я-то лопух — ни сном ни духом. Выходит, меня пасли всю дорогу? Кто только — непонятно.
Полковник же продолжал:
— Переоденешься — немедленно ко мне. Через час вылет. Стой. Чуть не забыл. — И он протянул мне красную книжечку.
Уже рыся за старшиной, я её раскрыл. Книжечка была удостоверением личности на имя Лисова Ильи Ивановича, старшего лейтенанта НКВД. Ни хрена себе! Я даже подпрыгнул. Вот это номер! Выходит, поверили?!
Через двадцать минут был у Ивана Петровича. Весь нарядный, как невеста. В новенькой форме и скрипящих ремнях. Чувствовал, правда, себя в ней неуютно. Ещё не обмялась и топорщилась со всех сторон. Полковник уже гораздо более благожелательно посмотрел на меня, сказав, что теперь я на человека похож. Что они все к моему виду цепляются? И так не нравится, и эдак. Я хожу, как мне удобно. Тем более на войне. Уже в машине, по дороге на аэродром, набравшись наглости, спросил:
— А почему только старший лейтенант? Может, я капитаном был или вообще майором? И почему в петлицах целых две шпалы? Старшина ошибся, когда форму выдавал?
Колычев хмыкнул и, перегнувшись через сиденье, сказал:
— Старший лейтенант НКВД соответствует армейскому майору. Так что не выпендривайся.
И совсем другим тоном добавил:
— Сейчас летим в Москву. Все свои шуточки и кривляния брось. Буду тебя представлять начальству. Так что максимум серьёзности. Смотри, не отмочи что-нибудь в своём стиле, а то знаю я тебя.
Он погрозил мне кулаком и закончил:
— Остальное расскажу, пока лететь будем.
Приехав на аэродром, сразу пошли к самолёту. Я почему-то ожидал увидеть «дуглас», наверное, стереотипы сработали. Но, видно, поставки по ленд-лизу ещё не начались, или просто на этом участке «дугласов» не было. Вместо него стояла огромная четырёхмоторная лайба. Пулемёты у этого монстра торчали со всех сторон. Пока Колычев возле самолёта беседовал с пехотным генералом, я отловил ближайшего летуна и поинтересовался маркой этого чуда природы. Летун, крайне удивлённо глядя на меня, сказал, что это ТБ-3, и ускакал по своим воздушным делам. Тут появился ещё один лётчик и пригласил всех в самолёт. Помимо нас летело ещё человек восемь. Все в больших чинах. М-да. Комфортом тут не пахло, и я ёрзал, пытаясь удобней устроиться на жёсткой скамейке. Взлетали уже почти в темноте. Моторы ревели, самолёт качало. И как полковник в этом грохоте хотел со мной поговорить? Видно, он и сам понял свой промах, поэтому, когда я жестом показал, что прогуляюсь, — только кивнул. Я сходил сначала к задним стрелкам. Но там было неинтересно, темно и сильно дуло. Тогда двинул к пилотам. Там тоже было темно, земли не видать, только звёзды. Зато появилось развлечение — наблюдать за ярко фосфоресцирующими приборами и пробовать угадать, какой циферблат чем является. Единственное неудобство — дуло ещё сильнее, чем у бортстрелков. А я-то думал — на фига нам среди лета тулупы выдали при посадке. Без этой безразмерной овчинной шубейки, наверное, вообще бы околел. А так — вполне терпимо, только глаза слезятся… Летели, наверное, часа два с половиной. Потом меня мягко попросили убраться на место, и самолёт пошёл на посадку. На аэродроме уже ждала машина. Я-то думал, как белых людей, повезут в гостиницу — ночь на дворе. Фиг я угадал! В теперешней Москве, как и в наше время, любили ночные тусовки. Поэтому мы поехали в известное здание на Лубянке. Это в котором раньше (если судить по анекдоту) располагался Госстрах, а теперь Госужас. Там Колычев, меня оставив, куда-то ушёл. Пока я, стоя возле дежурного, разглядывал лестницу с колоннами и лепнину на потолке, он опять появился и объявил, что встреча переносится на завтра, мол, начальство сейчас занято. Ну и флаг в руки. Хоть отдохнуть после самолётной болтанки можно будет. Отвезли в какую-то мелкую гостиницу и оставили спать. Полковник же опять урулил по своим делам.
А ночью меня пришли арестовывать. Часа в три, только уснул, какая-то падла начала тарабанить в дверь. Они, может, и сами бы вошли, но я оставил ключ торчать в замке, и у ночных посетителей вышел облом. Встал и в состоянии крайнего раздражения подошёл к мощной дубовой двери:
— Кто там?
— Откройте, НКВД!
Голос пребывал в уверенности, что как только я услышу магические буквы, то, повизгивая, рвану выполнять их указание. Но это же не длинноногая блондинка ко мне пришла, поэтому, не открывая, спросил:
— Чего надо?
За дверью, похоже, растерялись. Видно, первый такой случай в практике. Народ им, конечно, не рад, но уж двери распахивает моментально.
— Откройте немедленно! А то выломаем дверь!
— Начнёте ломать — буду стрелять.
Мне стало весело. Кажется, это очередная проверка со стороны на этот раз высокого начальства. Только чего они добиться хотят? И даже если не проверка — максимум домой попаду, и всё. До меня донеслось шушуканье, и потом обломленные гебисты известили:
— Лисов, у нас ордер на ваш арест. Открывайте по-хорошему!
— Ну вас на фиг! Хотите арестовывать, приходите в восемь утра, как и положено по правилам общежития. Милости прошу. А сейчас идите в жопу. Я спать хочу. Если опять тарабанить будете, стрелять начну сразу. В общем, до завтра, буратины!
— У нас приказ!
— Ваши проблемы. Сказал — утром, значит, утром.
И пошёл досыпать. Больше меня ночью никто не тревожил.
Часов в восемь раздался деликатный стук. Я, уже одетый, подошёл к двери и, распахнув её, увидел не ночных посетителей, а полковника. Тот, поздоровавшись, прошёл в номер и поинтересовался, как спалось на новом месте. Ответил, что замечательно, только ночью какие-то ухари меня арестовать хотели, но я их послал.
— Бывает, — туманно ответил Колычев и сказал, что сейчас принесут завтрак, а позже мы поедем на встречу. Завтракая, прикинул, что точно проверяли меня, удавы траншейные. В противном случае дверь вынесли — я бы и пикнуть не успел. Интересно, что было бы, если б открыл? Тогда наверняка обеспечил себе бессонную ночь А так вот сижу бодренький и слушаю наставление Ивана Петровича. Тоже — жучила тот ещё. Ведь он заранее знал всё. А сейчас сидит, будто ничего не произошло, и чай пьёт. Позавтракав, опять поехали на Лубянку.