Попытка возврата. Тетралогия
Шрифт:
— Я давала клятву Гиппократа и никогда не пошла бы служить в лагерь! А язык знаю, потому что у меня мама в России жила и уехала в Германию ещё до вашей революции.
— Так у вас мать русская, и вы получается — фольксдойче?
— Моя мама немка! И в роду у меня все немцы!
Ишь ты, как её пробрало, — усомнились в расовой чистоте, и аж глаза засверкали. Или это по привычке — гестапо-то, небось, за родню из России её как грушу трясло? Скорее всего, именно так, уж больно реакция неадекватная. Ну да это не моё дело, поэтому козырнув сказал:
— Я бы про то, что ты немка, орать не стал.
И повернувшись, нырнул в темноту леса. М-да… Теперь бежать отсюда надо очень быстро. Фрицам, чтобы доехать до стационара, не более получаса понадобится. А ещё через час здесь будет слишком людно. Мы уже удалились метров на шестьсот в глубь чащи, когда я услышал далёкое завывание двигателя. Похоже, в санитарной колонне только сейчас пришли в себя и, поняв, что расстреливать из темноты их не будут, продолжили движение.
Ещё через три дня мы вышли к своим. На карте у нас было много чего интересного, плюс притащили, уже по традиции, майора-связиста. Пока группа отдыхала, писал отчёт о проделанной работе. Наиболее интересным был, конечно, вновь создаваемый немцами большой склад ГСМ. Очень хорошо замаскированный, он охранялся так, что мы решили и не соваться туда. Тем более что и жратва, и боеприпасы подходили к концу, а гранатомёты вообще закончились. Так что теперь, нанося на карту расположение наиболее вкусных мест, я готовил для нашей авиации большое поле деятельности. Тем более что пока мы шарились по тылам, немцы продолжали вгрызаться в нашу оборону. Прорывов ещё не было, но вот место своей дислокации мы опять поменяли. Теперь расположились в большой деревне Глуховская. Тут же был и штаб армии. За окном постоянно кто-то вопил, раздавая ЦУ, и непрерывно мотались курьеры и делегаты связи. Шла обычная армейская жизнь. Тут моё внимание привлёк шум разборки.
— Ти чиво, пилять, принёс? Это не мацони, а фуйня! У, чимо тупорылье!
С интересом высунувшись в окно, я увидел, как на заднем дворе нашей хаты звероватого вида майор-кавказец наезжает на лопоухого бойца. Тот стоял с котелком в руках и, виновато моргая, переминался с ноги на ногу. Майор меня не видел и продолжал воспитательную работу:
— Я сказал, ти последний дом должен идти. Там мацони настоящий делать. А это — фуйня!
Боец вздохнул и уже, видно, не в первый раз заныл оправдания:
— Товарищ майор, не было там никого в последней хате. Соседи сказали — уехали они. И корову увели. Я и взял у других…
Майор хлопнул себя по мощным ляжкам и завопил:
— Ти совсем тюпой, это не мацони, это молоко! Я твой мама ипал!
С этими словами смачно заехал несостоятельному молокодобытчику по морде. У того только ботинки с обмотками в воздухе мелькнули. C размаху грохнувшись возле покосившегося тына, боец опрокинул на себя котелок и затих. М-да… Реалии нашего времени.
Вообще мордобой в Красной Армии был очень распространённым явлением. Тромбили народ активно, в соответствии со званием. Маршал мог сунуть в рыло генералу, генерал — полковнику, полковник — майору, ну и так далее. Вот наоборот — совершенно не допускалось. Поднявшему руку на старшего светил трибунал. Недавно как-то подрались старлей с капитаном. Не поделили ротную медсестру. Миром решить, чьей она ППЖ будет, не смогли, вот и понеслось. Дело замять не успели, вмешался замполит, и старлей загремел на полгода в штрафбат. А сейчас я наблюдаю совершенно рядовое явление. Кулачное воспитание младшего по званию. Причём, ввиду отсутствия демократической общественности и комитета солдатских матерей, такое воспитание считалось самым надёжным. Обычно, правда, таким макаром гоняли на боевой учёбе, для лучшей доходчивости и последующего сохранения жизни. Но бывало и так, как наблюдал сейчас. Уже собрался вернуться к своим делам, но майор, не удовлетворившись одним ударом, начал пинать скрючившегося бойца. Я покрутил головой — эк его на мацони растараканило. Видно, исстрадался без кислого молока. Озверел совсем сын Кавказа, как бы не прибил пацана. Похоже, надо вмешиваться.
— Эй, майор, ты там потише! Покалечишь ведь бойца.
Пышущий гневом детина обернулся и, увидев в окне всего лишь капитана, с ходу меня послал. Дурачок, однако. Не знает, кто тут живёт… Выпрыгнув через окно, присвистнул, привлекая внимание, и выдал:
— Ара, я твою маму того — фьють-фьють!
— Чито?!
Нет, всё-таки не зря я жил на Кавказе. Во всяком случае, как с полпинка завести этих горячих парней, знаю хорошо. Вот и сейчас — метод заводки работает без сбоев.
— Чито?!
— Ху то! Я твою маму, папу, дедушку, бабушку и даже собаку того…
И показал руками и бёдрами, что делал с его домашними и живностью.
— А-а-а-р-р-р!
Грузин, взревев, кинулся на меня. Ну, чисто бык. Вот и поиграем в корриду. Сделав шаг в сторону, позволил сыну гор всей массой влепиться в стену хаты. Бум! Из-под крыши посыпался соломенный мусор. Майор отлепился от препятствия, мотнул головой и опять пошёл в атаку. Силён, однако… Я опять шагнул в сторону, поставив подножку. Бум! Теперь мусор посыпался с дерева, в которое врезался неугомонный мститель. Из окна появилась заинтересованная физиономия Гусева, который, видно, только что пришёл. Серёга мигом оценил и мокрого бойца, и стоящего на карачках майора. Ухмыльнулся и спросил, устраиваясь в окне поудобней:
— Всё резвишься?
— Ага… Ты, кстати, не знаешь, что это за хмырь?
Я кивнул в сторону встававшего майора. Лоб у него был разбит, и струйки крови стекали на лицо. Гусев пригляделся и ответил:
— В автобате его видел. Вроде там службу тащит.
Весь пыл горячего горца уже прошёл, но отступать он пока не собирался. Покачиваясь и раскинув руки, опять пошёл на меня. Вот упёртый! Поймав руку, взял уже вялого майора на болевой. Тот слегка подёргался, а потом глухо сказал:
— Пусты. Как мужчина дэрись!
Ага, сейчас… Так ему и ответил:
— Если я с тобой, орёл горный, драться начну, то через три секунды ты уже со своими предками беседовать будешь. Так что угомонись, и пойдём к бочке — умоешься.
Грузин ещё раз сделал неудачную попытку вырваться и так же глухо сказал:
— Ти зачем такой слова гаварыл?
— А что, нельзя? Или какой-то обычай нарушил?
— Да нарушил… нэлзя такой про мать говорыть.
Рывком развернул его к себе, ухватив за плечо так, что он поморщился, и прошипел прямо в окровавленную морду: