Попытка возврата. Тетралогия
Шрифт:
— Так точно! Пацана Петькой, а девчонку Таней. На вид лет двенадцать мальчишке и шестнадцать девушке. А про мать они сами сказали…
— Пятнадцать Танюше должно быть…
Колычев закурил и замолк, глядя в стену. Ни фига себе! Он-то их откуда знает? И, видно, хорошо знает, вон как расчувствовался. Но долго удивляться у меня не получилось. Через несколько секунд командир, с силой вмяв окурок в пепельницу, встал. Глянув на меня какими-то шальными глазами, сказал:
— Мама у них — сестра моя… А с отцом мы ещё с Гражданской… — и, махнув рукой, продолжил: — Значит, так. Сегодня — отдыхать. Завтра пойдёшь обратно — подготовишь всё к встрече самолёта…
Не дав договорить, довольно невежливо перебил начальство:
— Там Абаев с рацией. Он и подготовит. Так что можно хоть сегодня лететь. Мы именно этот вариант с ним обговаривали. Вы не волнуйтесь, Иван Петрович. Вытащим их без шума и пыли.
Я улыбнулся, пытаясь подбодрить полковника, а то он уж очень сильно подпрыгивал. Таким взволнованным его крайне редко видел, поэтому вид начальства, находившегося в полном раздрае, был непривычен и даже где-то пугал. Но Колычев не успокоился, а наоборот, приблизившись вплотную и ухватив меня за портупею, истово сказал:
— Вытащи их, Илья. Постарайся. Я знаю — у тебя получится. Этих детей два года назад уже похоронили. И я, и Вовка Игнатьев. Сделай так, чтобы второй раз
Отцепив Колычева от ремней, силой усадил на стул. Потом, достав из ящика флягу, набулькал командиру в стакан.
Блин! Бразильские страсти. Дон Хуан вышел из комы и нашёл троюродного племянника внучатой бабушки! Хотя так ёрничаю, чтобы отвлечься. Самого пробрало….. Насколько знаю, у командира семьи не было. В смысле жены и детей. Про других родственников никто ничего не слышал. А тут вдруг такое… Майор Миляев, старший у наших радистов, как-то упомянул, что полковник всю родню в июне сорок первого потерял. И больше никаких разговоров на эту тему не велось. Сейчас, выходит, я своим докладом большую часть родственников ему возвратил…
А потом Иван Петрович рассказывал. Как из Кобрина эвакуировались семьи комсостава. Как под Барановичами вырвавшемуся на полдня Игнатьеву показали разбитый эшелон и братские могилы. И как он нашёл выжившую с этого эшелона, которая и показала, в каком месте похоронена его жена. Она же сказала, что сына собирали по кусочкам, потому что фугаска попала прямо в их вагон, а дочку так и не нашли. Только вот это были не его дети… Я-то с ребятишками поговорил. Их успели во время налёта в окно вытолкнуть, благо поезд ещё стоял. А вот мать выскочить не успела… Давка и паника очень сильные были. Потом они ходили, её искали, но так и не нашли. После их запихнули в следующий поезд, но и его разбомбили на другой день. Железной дороги ребятишки стали бояться и пошли пешком, вместе с основным потоком беженцев. А потом идти стало некуда — всюду были немцы. Через две недели их, голодных и простуженных, подобрал Окунин… Мы просидели с командиром до самой ночи. Я его понимал — радость, она как и горе, сильно выбивает человека из колеи и хочется, чтобы в это время был кто-нибудь рядом…
А на следующий вечер мы уже торчали на аэродроме. К эвакуации всё было готово. Ли-2 прогревал моторы и, заняв места, я смотрел, как Колычев, придерживая фуражку, махнул рукой на прощанье. Блин! И чего он сам припёрся? Тем более руками машет— примета плохая. Суеверно сплюнув, оглядел пассажиров. Помимо меня летел врач, два раненых и шестеро из террор-группы Грома. Невидимок, как наши группы фрицы обзывали, взяли для подстраховки. Мало ли как жизнь повернётся… Хотя ночью — всё было нормально. Связались с Бахой и передали, чтобы сегодня ждал гостей в условленном месте. Ответ от него пришёл правильный, и подлян от сегодняшнего полёта не ожидалось. Но плевал я впустую… Примета началась сбываться ещё в воздухе. Сначала долго не могли найти точку приземления. Потом наконец увидели костры. Два и три. Два в начале поляны и три в конце. Приземлились вроде нормально, только трясло так, что доктор прикусил язык и теперь шипел, как змея, не в состоянии даже ругаться. Только самолёт остановился, бойцы вывалились в темноту и разбежались к деревьям, контролируя обстановку. Спрыгнув тоже — огляделся… Ну и где наша гоп-компания? Ага! Увидев Абаева, который вместе с дедом помогал идти лётчикам, с облегчением выдохнул. Таня подпирала летуна с другой стороны, помогая Окунину, а Петька вприпрыжку бежал к самолёту, который, взрыкивая двигателями, разворачивался, подскакивая на неровностях поляны. И тут ударила первая очередь, а потом лес взорвался стрельбой. Баха споткнулся и начал заваливаться на раненого лётчика. Епрст! Это ещё что за херня?! Откуда здесь немцы?! Рванул к упавшему Абаеву, которого уже летун пытался тянуть на себе. Подскочив к ним, взвалил на себя обоих и, рыча от напряжения, поволок к самолёту. Успел даже рявкнуть:
— Быстро, быстро в самолёт! Трах-тарарах!
Закинул в люк ношу и помог залезть остальным, когда стало ещё хуже. Хотя вроде куда уже? Но как выяснилось — было куда. Пока бойцы Грома держали тыл и фланги, хитрожопый фрицевский пулемётчик пролез дальше и теперь садил длинными со стороны дальнего конца поляны. Сука! Ведь теперь самолёт не взлетит. То есть если и взлетит, то с нашинкованными пассажирами на борту. Поэтому крикнув сунувшемуся штурману: «На взлёт давай!» — подхватил автомат и побежал к пульсирующему под кустами огоньку, на ходу ведя огонь. Главное этого гада отвлечь, заставить на меня своё внимание обратить, как на непосредственную угрозу. За спиной взревели моторы, а этот хмырь всё продолжал долбить по самолёту. Ну, падла, держись! Упав на колено, задержал дыхание и короткими очередями начал прицельно гасить пулемёт. Вроде получилось! MG заткнулся, и самолёт, обдав сильным порывом ветра, пронёсся мимо меня. А за спиной начали бухать гранаты. Я же продолжал бежать к пулемётной точке. Мало ли почему она замолчала? Может, просто заклинило и в следующую секунду в упор влепит по всё более редко подпрыгивающему самолёту. Нет, не заклинило… Два фрица лежали рядышком и не жужжали. Дав каждому по контрольке — на фига мне нужны внезапно ожившие враги за спиной, — подхватил пулемёт с лентой и по краю деревьев порысил в сторону боя. Неожиданно на поляну выскочило человек десять фрицев. Меня они не видели, и поэтому, сразу упав, дал длинную очередь по эффектно подсвеченным кострами силуэтам. Ага! Забегали сволочи! Тут от противоположного края по мне ударило штук пятнадцать стволов. Воздух сразу стал плотным и горячим. Блин! Что-то до хрена их там. Бой постепенно стал смещаться влево. Похоже, Гром, убедившись, что самолёт благополучно улетел, начал сваливать сам. А ведь я его не догоню… Для этого придётся пересечь всю поляну, а это нереально. Шлёпнут моментом. На фиг, на фиг! Буду уходить в индивидуальном порядке. Дав ещё одну очередь по зашебуршившимся немцам, сунул под сошку пулемёта гранату с выдернутым кольцом и длинными прыжками рванул в глубь леса. Только вот на третьем прыжке за спиной рвануло и удар в бок сразу заставил перейти с грациозных прыжков на неприличную кособокую рысь. Это что же — немчура на расстояние броска гранаты подобраться успела? Почему тогда сзади в затылок не дышат? Где молодецкие крики погони, почуявшей подраненную дичь? Криков не было… А до меня стало доходить, что я сам себя перехитрил. Это моя граната рванула. То ли просто сошка пулемёта соскочила, то ли в него пуля ударила (стреляли-то в меня густо), но вот очередная подляна закончилась практически самоподрывом. Ёлки-моталки, ну я и тормоз! Башкой надо было думать, прежде чем этот гадский пулемёт минировать. Ссссс… а вот и больно стало. Бок постепенно становился липким. Но сейчас не до него. Пока ещё можно и боль достаточно терпима — надо бежать. Бежать… бежать… Проскочил по нескольким ручьям, даже нашёл силы в одном месте пролезть по деревьям через густой валежник. Правда, он меня и добил. В голове сильно шумело и становилось понятно — надо остановиться и перевязаться. Тем более отскочил уже достаточно далеко, и погони не слышно.
Бок дёргало. То есть боль в боку стала дёргающей, а это совсем не гут. Как бы заражение не началось. От погони с собаками удалось оторваться, пройдя краем болота. Глубже соваться было страшновато. Я же не старшина Васков, по болоту аки посуху ходить. Навыков нет — булькну, и только пузыри пойдут. Поэтому помесив прибрежную грязь, в конце концов, влез на сухое место и упал возле ручейка. Мысли были не весёлыми. Я вам не ёжик резиновый, с дырочкой в правом боку, чтобы весело ею свистеть. C этой дырочкой — до своих точно не дойду. Можно выйти к местным, но нет никакой гарантии, что, во-первых, они меня сразу не сдадут, а во-вторых— вылечат. Да и не представляю, где сейчас деревня ближайшая находится… Потом мысли переключились на ночной бой. Откуда же там немцы взялись? И причём, похоже, в последний момент. Появись они раньше, Окунина с компанией повязали бы в пять секунд и встречали нас гораздо более подготовленными. Есть одна гипотеза — фрицы нашли побитых мельниковцев. Начали шарить по округе. Может быть, даже запеленговали позавчерашние переговоры с Абаевым. Хотя нет, если бы запеленговали — взяли их сразу. А может, не получилось точно вычислить точку? Он-то буквально на несколько секунд в эфир выходил, подтверждение давая. М-м-м-м… тогда вроде всё сходится. Немцы шарят в поисках злодеев, вырезавших националистов. Тут им сообщают, что в паре десятков километров от этого места зафиксирован выход передатчика в эфир. Пока собрались, пока выдвинулись, пока начали прочёску. Место выхода же указано неточно… А обыскивать гектары леса — то ещё занятие. Вот и шарились до вечера. Совсем чуть-чуть не дойдя до посадочной поляны. Может, пару километров… А потом, возможно, услышали самолёт и рванули к точке его посадки. Если так получается — то опоздали они буквально на несколько минут. Хотя это, конечно, всё только мои домыслы, хрен его знает, как оно было в самом деле.
Лёжа на траве, смотрел на высокие верхушки деревьев. Вдалеке послышался шум двигателей. Дорога, видно, проходит. Но это не страшно. Возле неё точно искать не будут. А то у меня сейчас не то настроение, чтобы от преследователей бегать. Как там у Владимира Семёновича — «И мыслей полна голова, и все про загробный мир». Правда не совсем про загробный, но вот возвращаться обратно к себе я не спешил. Только начали немчуре транды давать. Самое интересное ведь начинается, а меня с половины сеанса вывести хотят. Поэтому, валяясь под кустами, испытывал чувство глубокого морального неудовлетворения. Кем я был в своём времени? Ну вообще-то кем-то, конечно, был, кое-чего в жизни добился, но здесь я действительно — фигура. С высшими руководителями запросто общаюсь, да и дела такие делаю, от которых в целом мире что-то меняется. Причём меняется так, как мне хочется. А теперь вот тихо помру и не увижу результатов своего прогрессорства. Со злостью сплюнул и полез за папиросами. Нащупав в кармане размокшую в кисель пачку, выматерился вслух. Надо же, единственный раз свою герметичную коробку для курева не взял— летели-то на пять минут. А тут такая лажа. Вспомнил и душу, и бога, и его маму. Как будто в ответ на эмоциональную тираду над головой раздался рёв. Задрав голову вверх, увидел как в небе мелькнули силуэты. Похоже — наши штурмовики. Посмотрев вслед самолётам, откинулся было опять, но дрогнувшая земля заставила подскочить, забыв про боль. Горбатые кого-то долбали менее чем в километре от меня. После их работы обычно остаётся хорошая каша на обрабатываемом объекте. А что, если?.. Мысль ещё не оформилась до конца, а я уже, насколько мог быстро, спешил к звукам разрывов.
Метров через триста лес заканчивался, и, увидев чуть дальше дорогу, на которой стояла избиваемая колонна, залёг. Куча грузовых автомобилей, не меньше двадцати, девять танков, несколько БТР, орудия. Всё это уже почти закончило уничтожаться. Штурмовики выворачивали на очередной заход, а от колонны вовсю улепётывали те, кто не успел свалить раньше. Основные группы немцев прятались на той стороне, но и в лес, откуда я приковылял, тоже ныряли немало фигурок в серо-зелёной форме. В паре метров от меня, в кусты, кабаном вломился крепенький немец. Мельком глянув на стоящую на коленях грязную фигуру с пистолетом, он собрался рысить дальше, но вот такой шанс я упустить не мог. Звук выстрела удачно заглушили новые разрывы. Метнувшись на карачках к упавшему телу, стал лихорадочно стягивать с него форму. Так, китель, штаны, сапоги… Бельё я и так носил немецкое — офицерское, шёлковое. Не для понта и не из-за дурных наклонностей, а потому, что при долгой ходьбе оно в паху не трёт и бекарасы с него сами сваливаются. Вши были по обе линии фронта, и проводимого у нас осмотра по форме 5 хватало буквально до первого посещения передовой. Особенно, если у ребят в землянке заночевать останешься… Сиди потом, жди, когда вошебойка появится. Тем более что фрицевским порошком от насекомых пользоваться брезговал — уж очень мерзко он вонял. Так что бельё оставим своё — хрен с ним, что офицерское, главное не советское!
Переоделся в рекордные сроки. Моторы ещё ревели над головой, а я уже напяливал на дохлого фрица свой грязный комбез. Потом, пыхтя, оттащил труп к вывороченному пню. Прежде чем закидать его ветками, прочёл, что было написано в солдатской книжке, а потом густо смочил её кровью, до сих пор вытекающей из головы мертвеца. Распорол на боку китель и тоже извазюкал в крови, предварительно срезав с себя бинты. А теперь вперёд, тем более что самолёты собрались улетать. Успел вовремя. Самые смелые, уже начали вылезать из леса и подниматься с кюветов. Подойдя к дымящей машине, быстро огляделся. Вроде никто не пялится… Ну, поехали! Улёгшись в лужу возле колеса, замер в ожидании, когда меня найдут. Блин! Чуть не забыл… заранее морщась, достал нож и полоснул себя зубчатым краем по голове, над бровями. Уй, бля! Больно! Кровь сразу густо залила лицо. Ну теперь нормально, пусть попробует кто-нибудь узнать. Главное, чтобы сейчас не вычислили, а потом, в санчасти — дай бог вывернусь. То, что у меня с немецким напряги и разговаривал, как говорит Серёга, с ярко выраженным рязанским акцентом, — не волновало. Буду работать под контуженого заику. Симптомы контузии помню ещё очень хорошо. Тем более что рана-то — не опасная. Извлекут осколок, и опять буду как новенький. Особенно если пенициллином ширнут. Хотя не знаю, есть он у них или ещё нет. Ну хоть стрептоцидом обработают дырку, уже хорошо. Тогда дня через два-три могу делать ноги. И под эти приятные мысли опять незаметно для себя вырубился…