Пора летних каникул
Шрифт:
— Бомбежка!—заорал Вилька и зачем-то кинулся под дерево.— Бомбят.
— Не ори!—оборвал . Павка.— Умник выискался. Это, должно быть, камень на скале рвут.
— Ничего себе камешек,—Глеб странно хихикнул.. Мы прислушались. Взрывов больше не было. Стояла томительная тишина. Лишь в посветлевших небесах,
просвеченных восходящей луной, раздавался тихий надсадный стон: «Ззу-у-у-ззу-у...»
— Вроде мотор...
— Брось—отмахнулся Павка.— Разве такие бомбежки бывают! Где сирены, где прожектора, где зенитки?.. Как нас учили? Сирены оповещают
— Пи-и-и-и! — вновь запело в бархатных небесах и, вдруг пронзительно завизжав, обратилось в грохот и огромный всполох пламени.
Невидимый кулак ударил меня в грудь, опрокинул на спину. «Убит»,— подумал я.
В голове, заполненной звоном, опустело, болела грудь. Но страха, как ни странно, я не испытывал. Только тупо удивился: если это смерть, то какая странная.
Опять громыхнуло, на этот раз подальше, и тогда я понял, что жив. Осторожно приподняв голову, увидел распластавшихся товарищей. Они лежали, уткнувшись лицами в траву, чья-то нога, зацепившись за штакетник газона, нелепо торчала.
«Убиты!»— ужас сдавил сердце ледяной лапой. Вновь с ревом заходила ходуном земля. Я вскочил и, не разбирая дороги, побежал на чужих ногах. Падал, поднимался, ветви хлестали меня по лицу. Тонкий свист, казалось, врежется в затылок; с визгом и урчанием ударили по деревьям тысячи дятлов. Я опять упал, распорол губу обо что-то колючее. Увесистый сук, срубленный невидимым топором, трахнул меня по спине.
— Мама-а-а!..— заорал я и, испугавшись собственного голоса, вскочил и бежал до тех пор, пока не влетел на террасу: инстинкт примчал меня домой.
— Скорей... скорей!— кричал я, мало что соображая.— Бомбежка!..
Дома тоже творилось бог знает что. Папа схватил меня за плечи, очень некстати спросил: «Жив?» И сам же себе ответил: «Слава богу». Затем он подбежал к соседке Софье Борисовне, почему-то лежавшей на полу, попытался ее поднять... Софья Борисовна вновь сползла на пол, в горле у нее булькало. Тут же суетился и скулил приблудный пес Жук. Ему тоже было страшно.
Папа закричал:
— Нюра!.. Да иди же скорей. Сколько можно возиться?! Надо в щель... Что ты там делаешь? Софье Борисовне плохо...
Мама поразила меня. Папа явно нервничал. Софья Борисовна валялась на полу с отнявшимися ногами. Я тоже наводил изрядную панику. Даже Жук скулил и повизгивал. А мама хоть бы что! Она вышла из ванной, увидев меня, обрадованно поцеловала в плечо, сказала, протянув рюкзак с продуктами и бельем: - — На, Юрик.— Потом — папе:— Что ты, отец, горячку порешь? Я в ванну воду напустила. Вдруг водопровод разобьют. Помоги Софье Борисовне... Софья Борисовна, вот вам противогаз. Вставайте, Софья Борисовна.
Наша нервная соседка кое-как поднялась. Мы взяли ее под руки, вытащили в сад. Срфья Борисовна тихо рыдала и говорила:
— Ой, не могу!.. Ой, не могу!..
В саду было прохладно и тихо. В мраморном небе плавала тихая луна. Ни выстрела, ни огонька. Лишь где-то, неизвестно где, ныло зловещее:
— Ззу-у-у-з-з-у-у...
Наша щель, рассчитанная на четыре коттеджа, примыкающих садами друг к другу, была забита до отказа. Видно, кое-кто из дальних соседей поленился копать землю, а сейчас прибежал на все готовенькое. Возле ступенек, ведущих в укрытие, скулила целая свора собак — они рвались к хозяевам.
Мы все же втиснулись в щель. Стояли, ,плотно прижавшись — тело к телу. Молчали. В кромешной тьме было еще страшнее. Кто-то прохрипел, словно его схватили за горло:
— Гражданин, не лапай. Это жена моя. Нашел тоже время.
— Я не лапаю,— ответил дрожащий голосок.— Деваться некуда.
— Маня, помоги ему,— уже миролюбиво сказал хриплый.
И так и осталось непонятно, что он этим хотел сказать. Затянул свою выматывающую душу песню свистящий, визжащий голос...
Бомба летела долго, целую вечность. Она свистела на все голоса. У меня дрожало в колене, съежились внутренности. В голове лишь одно: «Господи, пронеси! Господи, пронеси!..»
Щель качнулась, застонала, взвизгнула детскими голосами, с перекрытия посыпалась земля.
«Пронесло!»--восхитился я. и тут же осознал всю глубину своего морального падения. Страх смерти заглушил во мне безбожника. До чего же я подло поступил, обратившись к богу! Двуличный трус, ты и бога обманул — не веришь в него, а как приперло, и о нем вспомнил на всякий случай. Комсомолец липовый! Обманщик. Обманул комсомол?! Господи, пронеси, да? Значит, притворялся, будто нисколечко не веришь? Узнал бы об этом Павка!..
«Павка!»—мне припомнились огненный ком, удар в грудь, безжизненные тела товарищей. Я тихо всхлипнул.
— Что с тобой?— шепотом спросил папа. Так же шепотом я стал рассказывать.
— Дурак!—оборвал меня папа.— Пошли... живо! Он находился у ступенек, и поэтому нам удалось протиснуться наружу.
— Бегом!— скомандовал папа. Он бежал тяжело, с одышкой и все-таки изредка выдыхал зло: «Дурак! Товарищей бросил».
В городском парке разыскали нашу скамейку, но трупов не обнаружили. Грохнула еще бомба, должно быть, здоровенная, но, к счастью, далеко. Отлежавшись, мы продолжали поиски. В темноте я оступился, вскрикнул от неожиданности, упал на что-то мягкое.
Мягкое тоже вскрикнуло — голосом Вильки:
— Ой!.. Дьявол! Кто это на своих кидается?!
В ровике, куда я угодил, сидели три моих «мертвеца». Забыв о бомбежке, мы загалдели:
— Куда ты исчез, Юрка?
— А вы куда?
—- Никуда. А ты куда?
Папа показал себя молодцом. У меня буквально мурашки по спине бегали — так я боялся, что он расскажет о моем позорном бегстве с вверенного мне поста. А он оказался дипломатом, помалкивал, выжидая, пока ребята выложат все. А они-то старались вовсю. Когда ударила бомба, их, как и меня, шмякнуло оземь. И они тоже_ решили, что убиты. И поэтому долго лежали, не шевелясь, и, конечно же, дрейфили отчаянно, не хуже моего! А когда поднялись — ахнули: исчез Юрка Стрельцов, разнесла его бомба в дым!