Пора, мой друг, пора
Шрифт:
Он закивал, стал глотать еще чаще, потом встал и протянул мне руку. Мы пошли с ним, он вел меня, как водят раненых на войне, но я, кажется, ступал твердо и только не понимал, где мы идем, куда мы идем, что меня сюда занесло, и что такое земной шар, и что такое человечество, и что такое мое тело, моя душа, и его душа, и души всех людей, нарушились все связи, я стал каким-то светлячком, хаотически носящимся в море темного планктона.
Глава 7
Перед
«Слава советским спортсменам!» Справа и ближе висели гимнастические кольца. Еще ближе и слева виднелись параллельные брусья. Виски ломило от холода. Я согнул одну ногу, потом другую, поднял руки и пощупал лицо. Оно было обложено мокрыми и холодными полотенцами. Я сорвал их и сел. Оказалось, я сижу на гимнастических матах. Наконец дошло, что ночевал я в спортзале.
Недосягаемый и чистый, как больница, потолок был в вышине, дымный солнечный свет проникал сквозь большие окна, взятые в металлическую сетку. Рядом лежал Кянукук и смотрел на меня.
– Привет орлам-физкультурникам! – сказал я. – Как мы сюда попали?
– А я здесь живу, старик, – ответил Кянукук. – Вернее, ночую. Сторожиха мне сочувствует.
– Знаешь, ты так на сочувствии карьеру можешь сделать. Тебе не кажется?
– Старик, – захохотал он. – Земля еще не успеет совершить оборот вокруг солнца, как я стану корреспондентом радио.
Радиокитом, так сказать.
– У тебя есть зеркало? – спросил я.
Он пошарил под матами и протянул мне круглое зеркальце.
Странно, лицо не очень испугало меня. Верхняя губа была, правда, рассечена и запеклась, нос несколько распух, под глазами были небольшие кровоподтеки, но в общем те трое добрых молодцев разочаровались бы, увидев сейчас мое лицо, недоработали они вчера. Впрочем, должно быть, эти примочки, заботливые руки Кянукука сделали свое дело.
– Ты моя Мария, – сказал я ему. – Ты сестра милосердия, подруга униженных и оскорбленных.
– Знаешь, Валя, – тихо сказал он, как-то странно глядя на меня, – я сегодня всю ночь читал журнал. Прочел твои рассказы.
– Ты моя первая читательница, – сказал я. – Будь же моей первой критикессой.
– Знаешь, здорово! Ты настоящий писатель! А ведь никто не знал, подумать только!
Я вытащил пачку сигарет. Все они были переломаны, но все же я нашел более или менее крупный обломок и закурил. Голова закружилась.
«Есть выход – повеситься, – подумал я. – Тихо-мирно покачиваться в какой-нибудь дубовой роще, так сказать, красиво вписаться в пейзаж».
Кянукук помолчал и добавил:
– Если бы мальчики знали, они не стали бы…
– Какие мальчики? – заорал я.
– Те, вчерашние, – пролепетал
Мальчики! Я прямо задохнулся от ненависти. Какое слово – «мальчики» для этих штурмовиков, для этой «зондеркоманды», для невинных младенцев весом по центнеру!
– Ты не знаешь, моя милая, – сказал я, – сколько в тебе от проститутки. Я думал, что ты сестра милосердия, а ты самая обыкновенная сердобольная проститутка. Пошли завтракать.
– Если ты считаешь меня жалкой личностью, зачем же ты общаешься со мной?
– Жалкая личность лучше, чем сильная личность, – ответил я, встал и подтянул штаны.
Потом бодро прыгнул на кольца и сорвался с них. Невзирая на первую неудачу, я подтянулся на брусьях и стал махать ногами.
– Пойдем, Валя, – сказал Кянукук, – а то сейчас уже придут сюда эти… физкультурники.
Мы позавтракали в молочной столовой и распростились с Кянукуком до вечера. Я поехал на базу. Там никого не было, все использовали день отгула и разбрелись кто куда. Я умылся, побрился, нашел кусочек пластыря и заклеил ссадину на виске.
Потом, вспомнив на секунду Кянукука, надел свежую рубашку, галстук, выходной костюм, английские ботинки и вышел на шоссе.
Странной была моя прогулка по шоссе – я чувствовал бодрость, странную бодрость побежденного накануне боксера. Пешком я прошел через весь лес, вышел к пляжу и по телефону-автомату позвонил в гостиницу Тане.
– Таня, – сказал я, – я тебя снова люблю.
– Ну и что? – спросила она равнодушно, но именно так, как я и ожидал.
– Таня, – сказал я, – я хочу зайти к тебе.
Она помолчала, потом кашлянула.
– Можно зайти? – спросил я. – Поговорить нужно.
– Только ближе к вечеру, – сказала она. – Я сейчас еду на пляж. Куда ты делся вчера?
– На какой пляж? – спросил я, разумеется сообразив, что ее будут сопровождать те трое да еще разные там физики и Кянукук увяжется – в общем целый шлейф.
– На Высу-ранд.
Я находился на Хаапсала-ранде.
– Хорошо, в шесть вечера, – сказал я и повесил трубку.
Весь день я купался, лежал на солнце, лежал в лесу, рассматривал песок, травинки, муравьев, шишки – подобно японцам, я старался искать гармонию в природе и находил ее – мне было хорошо.
Ровно в шесть часов я вошел в вестибюль гостиницы и здесь столкнулся с автором нашего сценария. Он уже успел познакомиться с замечательной эстонкой и стоял сейчас с ней, положив руку ей на плечо, одетый на сей раз весьма аккуратно, даже изысканно. Он, видимо, сообразил, что здесь его стиль пижона навыворот не проходит: эстонки любят респектабельных мужчин.
– Это ваши рассказы в журнале? – спросил он.
– Да, мои, – ответил я и немного заволновался.
– Старик, неплохо! Завтра поболтаем на съемке, идет?