Порочное полнолуние
Шрифт:
— Взяли в плен, а потом обратили в зверя, — с обиженным хныканьем и в слезах ее вновь обнимаю. — Ма, я съела мышь! Вместе с кишками!
— Не драматизируй, — кряхтит Герман.
Отец неуклюже поднимается на ноги, шагает к нему, и путь преграждает Чад:
— Без глупостей.
И получает заслуженный удар в челюсть. Отшатнувшись в сторону, Чад прижимает ладонь к лицу и одобрительно хмыкает. Сзади к отцу подскакивает Крис, и с рыком заламывает его руки за спину.
— Вы превратили мою дочь в собаку! — папа предпринимает
— В волчицу, — невесело отзывается надо мной Эдвин.
— Да и не мы ее превратили, — Чад с хрустом вправляет челюсть и оглядывается на смеющегося Германа.
— Да, — тот разводит руками в стороны. — Как я и говорил, мы с вами породнились, уважаемые. Конечно, человеческому разуму не понять, но я теперь прихожусь отцом вашей дочери. Отцом по волчьей крови. Это важно.
— Это какое-то безумие, — сипит мама, поглаживая меня по спине.
— Но мало того, — Герман обходит нас по кругу, — мои якобы внуки, в которых нет ни капли моей крови, обручены Луной с нашей дочерью. Все трое. Вот это и есть безумие, которому даже я удивлен.
— Что? — непонимающе спрашивает папа и вновь дергается в руках Криса.
— Она наша истинная пара, — тихо отзывается Эдвин.
— Что?! — повышает голос папа, выпучившись на него.
— Мы любим ее, а она нас, — торопливо поясняет Эдвин и неловко улыбается.
— О, это не любовь, — Герман отталкивает с пути Чада и всматривается в лицо отца, — это куда хуже, мой друг. Любовь приходит и уходит, а тут до самой смерти им быть скованными цепями. Такие дела.
— Вашей дочери стоит привести себя в порядок, — в библиотеку царственно вплывает Ида, — а нам выпить и серьезно обсудить сложившуюся ситуацию, которой я, как и вы, не рада.
— Про выпить — отличная идея, — Герман энергично разворачивается на пятках и шагает прочь из библиотеки. — В горле пересохло.
Не желаю выпускать из объятий мать, и Ида надменно соглашается, что сейчас мне не помешает побыть рядом с родительницей. Крис выволакивает упирающегося отца, и Чад с Эдвином следуют за ними, мрачно переглянувшись.
— Полли, — тоскливо шепчет мама. — От тебя странно пахнет. Шоколадом и немытой собакой.
Она осторожно встает, утягивая меня за собой и слабо улыбается:
— Идем, солнышко.
Я опять со всхлипами обнимаю маму, и та тихо покряхтывает в моих руках:
— Ты меня раздавишь, Полли.
Глава 29. Самонадеянность
Мама, пребывая в шоке, в молчании и ласковых улыбках искупала меня, как маленькую девочку, закутала в полотенце и уложила в кровать, накрыв одеялом. Затем прилегла рядом и обняла. Молча.
Наверное, обычные люди, столкнувшись с необъяснимым, не готовы к расспросам, и их любопытство задавлено страхом. Я чувствую запах тревоги в крови мамы. Как я могу ее успокоить, если сама в панике от того, что
— Главное, что жива, — тихо вздыхает мама через минут десять тишины.
— Слабое утешение, — закрываю глаза и спрашиваю. — Что вам сказали, когда я пропала?
— Святой Отец заверил, что ты вернешься, когда будет отдан долг, — блекло отзывается мама. — И он был так убедителен, что у нас не возникло вопросов. Например, кому и что ты задолжала? Лишь когда в дом вошел тот жуткий священник без белого воротничка и замогильным голосом заявил, что ты оказалась в сложной ситуации, то мы очнулись из транса.
— Вот как, — невесело усмехаюсь я, — оказалась в сложной ситуации.
Мама замолкает. Не желает знать подробностей о моем долге. Даже не так. Она боится. И, возможно, догадывается, как именно спросили с меня плату трое полуголых братьев-оборотней. Если я подтвержу ее подозрения, то она вряд ли примет правду, что ее дочу похитили ради годовой подписки на секс во все щели.
Забавно, но стыда я не чувствую. Лишь сожаление, что своим неуемным любопытством и упрямством лишила себя возможности вернуться домой человеком в приступе беспамятства, которое было мне обещано. Дура, одним словом.
От волчицы мне не избавиться, как и от сыновей Иды. Неужели всю эту чехарду с Нареченными действительно запустила глупая и беспричинная влюбленность, которую я не осознала? Было желание того, чтобы во мне увидели не куклу для потрахушек, и случился приступ сентиментальности после прочтения дневника одной из Бесправниц, но вряд ли могла созреть чистая и светлая за столь короткий срок.
— Это… — в комнату входит отец с посеревшим от отчаяния лицом и садится на край кровати, отмахнувшись от полога балдахина, — полная жопа, девочки.
А затем массирует переносицу.
— Что? — не выдерживаю я гнетущего молчания.
Папа встает, расхаживает по комнате, сжимая и разжимая кулаки, и замирает у окна к нам спиной.
— Первый вариант, Полли, отправить тебя в какой-то закрытый монастырь в горах, где ты под присмотром монахинь и матери настоятельницы будешь бороться со зверем. Молитвами, умерщвлением плоти и покаянием.
Голос отца тихий и сухой, как хворост.
— Охренеть, — приподнимаюсь я на локтях.
— Вот и я так сказал мудаку в сутане.
— Милый… — мама садится и хмурится.
Удивительно, даже после того, как святоши толкнули меня в лапы чудовищ, она продолжает относится к ним с глупым благоговением.
— Вариант второй, — папа игнорирует укоризну в голосе мамы и вздыхает, — Герман удочеряет Полли с нашего позволения.
— Удочеряет? — мама непонятливо моргает.
— Да, еще очень важное уточнение, — папа разворачивается к нам и спокойно так продолжает, — мы отказываемся от родства с Полли.
— Они там совсем ополоумели?! — вскакиваю на ноги, придерживая полотенце на груди.