Порочное полнолуние

Рууд Рин

И замолкаем. Мне он и не должен нравиться. Я к нему пришла по необходимости, а не по большому желанию, но какой же у него мерзкий нос! Меня аж всю передергивает при взгляде на него.

Заходим в дом, шагаем в гостиную, и удивленно крякаю. Родители сидят на диване связанные с кляпами во рту, а у окна стоит виноватый и растерянный Чад.

— Какого черта? — спрашиваю я.

Мама и папа зло мычат, а Чад кривится в улыбке:

— Мамка твоя с ножом на папку кинулась и заявила, что в лес к Герману уйдет. А папка твой еще и с соседкой

мутил, но не на столе, а… на чердаке. А он у тебя шалун.

— Зря ты его оставила с родителями, — резюмирует Святой Отец. — Он же Альфа, в нем силен дух Леса.

— Слишком силен, похоже, — берет с подоконника горшок с фиалкой и горделиво протягивает. Среди листочков замечаю пушистый и колючий росток ели. — Красота, да?

— Иду можно поздравить с пенсией? — Святой Отец проходи к дивану и садится между неистово мычащими родителями. — Как она?

— Вроде справляется, — Чад лениво пожимает плечами. — Внуков бы ей, чтобы отвлечься.

— Горшок оставь, — Святой отец кивает на фиалку.

— Да этому крепышу место в Лесу.

— Пусть этот крепыш останется здесь, — строго заявляет Святой Отец. — Он будет полезен для родителей Полли.

— Ясно, — Чад ставит горшок на стол. — Иммунитет будет вырабатывать.

— Я бы запретил им с вами общаться, но это бесчеловечно лишать их дочери и внуков.

— Каких внуков, Падре? — отвлекаюсь от рассматривания ногтей.

Мама замолкает и возмущенно на меня оглядывается, зло закусив кляп. Без слов понимаю ее посыл: внуков ей да побольше. Вот прям "щас вынь и полож". Она уже устала ждать маленьких пупсиков, а раз снюхалась с тремя волками, то рожай, доча, и не выеживайся. Она только ради внуков и готова терпеть трех зятьев.

— Оставьте нас.

Вздыхаю и плетусь к лестнице, но в душе неиствует волчица, которая требует крови Святого Отца. Ему нельзя доверять! Вырвать бы ему глотку и залить его теплой и густой кровью ковер и паркет. Подозреваю, что он в свою очередь сдерживает в себе желание содрать с меня шкуру и сжечь в святом огне.

Глава 39. Удивительное открытие

Чад спит на кровати, а я, стоя у окна, наблюдаю за ним и вслушиваюсь в размеренное дыхание. Решил вздремнуть, пока Святой Отец приводит в чувство моих родителей. Раскинул руки и сладенько посапывает. Переворачивается на живот, обрастая шерстью, и ворчит волчьей пастью в подушку, дергая задними лапами, которые запутались в штанах.

Освобождаю Чада от хлопковых пут, и его хвост глухо бьет по одеялу. Красивая зверюга, и меня тянет лечь рядом и заключить спящего волка в объятия, но я ограничиваюсь поглаживаниями по шерстистой спине.

Он мой. Как и его братья. Именно сейчас я это осознала. Оставлю их, и жизнь трех оборотней окрасится в тоску по волчице, которая требует развалиться рядом и уткнуться носом в могучую звериную шею. Я этого тоже хочу, но не могу позволить, ведь я обижена.

— У хвоста

почеши, — сонно урчит Чад.

Запуская ноготки в густую шерсть и скребу основание хвоста. Чад клокочет от удовольствия и вытягивает задние лапы.

— О, да… Да… Чуть левее…

Через минуту странных ласк он ложится на бок и косит на меня хитрые глаза:

— Хочешь, тоже хвостик почешу?

— Очень сомнительные прелюдии.

— Давай, пока не попробуешь, ты не поймешь.

— Только без приставаний. Ага?

— Почему?

— Во-первых, тут священник, во-вторых, это дом моих родителей, — терпеливо объясняю я.

— И?

— Хвост почесать дам, но не более.

— Ложись, — милостиво ворчит Чад и горячо обещает. — Не буду я к тебе приставать. Мне самому здесь неуютно.

Подозрительно прищурившись, стягиваю платье и через секунду лежу на одеяле настороженной волчицей, прижав уши.

— Расслабься, Полли.

— Это странно. Зачем я согласилась?

— Тебе понравится. Зуб даю.

Чад с хрустом костей садится, но в человека не обращается. Сидит на моей кровати чудищем, запускает когти в шерсть и ласково чешет волчью поясницу. По телу прокатывается волна мурашек, и я удивленно облизываю нос, прищурив глаза. Кажется, что каждая шерстинка на волчьем теле вздрагивает от игривых почесушек.

Затем Чад массирует поясницу, осторожно обхватывает хвост и резким и уверенным движением дергает его на себя. Хруст, что вытягивает весь позвоночник, и я взвизгиваю от испуга, но тут же размякаю на кровати растаявшим желе.

— Что вы тут… — звучит удивленный голос мамы. — Полли! Что он делает с твоим хвостом?!

И только потом в страхе прикрывает рот, когда понимает, что на кровати сидит не человек, а мускулистое, мохнатое и клыкастое чудище.

— Массаж, — навострив уши, отвечает Чад, и лапу с моего хвоста убирает.

— Какие же вы… страшные, — шепчет мама, вглядываясь в морду Чада. — А борода твоя где?

— Да вот она, — Чад сбрасывает шерсть и чешет бороду, и мама с красным лицом пятится и закрывает дверь.

— Штаны надень! — я сползаю с кровати и торопливо облачаюсь в платье. — Чад! Ну, не принято у нас членами светить перед родственниками!

— Да ей после Германа ничего не страшно.

Разворачиваюсь к Чаду, который замирает, запустив в свои патлы пальцы. Он моргает и шепчет:

— Это было лишним, да?

— Это моя мама. Если я начну шутить про Иду сомнительные шутки? — меня начинает потряхивать от гнева.

— Прости.

Гнев сменяется удивлением. Раскаяние Чада искреннее и без лукавства.

— Мне нравятся твои родители и я бы хотел с ними наладить отношения, но они такими оскорблениями в меня сегодня кидались! Блохастый кобель — самое безобидное.

— Конечно, ты их связал, — застегиваю пуговки на платье.

— Выбора не было.

— Но ты все равно извинись.

Чад обиженно натягивает штаны.