Порочное полнолуние
Шрифт:
— Ты ведь так не поступишь? — тихо отзывается Эдвин, и я чувствую в его интонации положительный ответ на мой вопрос.
Влюбленная сучка во мне возмущенно вскидывается. Она не желает ссор между мальчиками, но и человек внутри меня против подлых интриг.
— Эдвин, ревность к братьям ничто по сравнению с тем, что я потеряла свою жизнь. В ней шло не все гладко, но у меня были друзья, планы, простые радости, амбиции и цели, а теперь я хрен пойми кто и знать не знаю, как жить дальше.
— Почему бы тебе просто не доверится нам,
— А как доверять тем, кто видел во мне лишь куклу для веселых потрахушек? — мои губы почти касаются уха Эдвина. — То, что вы по щелчку пальцев внезапно втрескались в меня, не меняет того, что вы охламоны. И даже ты, хотя вроде бы и не при чем. Для тебя увидеть новую Бесправницу было в порядке вещей. Ведь так?
— Так.
— И пришла бы новая Бесправница, если бы не вмешался ваш дурной старик.
— Я так не думаю.
— Почему?
— Потому что тебя бы обратил я.
— А ты можешь? — в изумлении спрашиваю я.
— Да. После того, как укрепилась моя связь с Лесом, и моя кровь стала сильна.
— И что же получается? Я бы стала твоей дочерью, а не Германа? — я отшатываюсь от Эдвина. — Фу! Отвратительно!
— Думаю, он уловил мое желание обратить тебя, Полли, поэтому и вклинился, чтобы не случилось лишних сложностей с кровосмешением. Ну и не стоит скидывать со счетов Чада с Крисом. Стали бы они бегать за смертной девкой из леса в город, чтобы просто организовать себе веселые потрахушки. Они уже при первом взгляде на тебя всё поняли, но не осознали.
— Все, отстань! — отмахиваюсь от Эдвина, который напридумывал себе лишнего, и бегу вниз по лестнице. — Любишь ты все усложнять.
Из гостиной доносятся рыдания мамы, крики Иды, злой говор Криса и смех Германа. Хриплый, высокомерный и с нотками глумления. Влетаю в двери и столбенею на пороге.
Глава 36. Семейные посиделки
Герман сидит в кресле и в голос ржет. Окровавленный, со смещенным носом вправо и невероятно восторженный. Мама стоит у окна, плачет в платок, ее обнимает Ида, поглаживая по спине. Папу удерживает Чад у противоположной от окна стены.
— Дай я ему брюхо вспорю, — тихо шипит папа.
— Дед, они же гости, — над хохочущим Германом нависает Крис.
— Что у вас тут стряслось? — делаю шаг.
— А мы разводимся! — басом отвечает папа и дергается в руках Чада.
Мама истерично вскрикивает в платок и воет.
— Что? — я не верю своим ушам.
— Твои родители явно несчастливы в браке, — бубнит Герман и с треском вправляет нос.
Гостиную накрывает тишина, и даже мама замолкает, уткнувшись лицом в платок. Крис переводит на меня взгляд. Затем глазами указывает на Германа, который с оханьем вытягивает ноги, и на мою маму. И криво улыбается, пытаясь на что-то намекнуть.
Минуту я соображаю. Туго идет, но потом улавливаю ниточки волчьего и старческого амбре, что тянется от
— Герман, ты…
Не успеваю договорить, как мои руки стискивают его морщинистую шею. Крис с рыком оттаскивает меня от хрипящего и смеющегося подлеца, который, похоже, отымел мою мать, пока его внуки натягивали меня.
— Я тебя убью!
— Я твой отец!
— Сучий ты потрох! — ревем с папой на пару и рвемся к нему в желании разодрать на куски.
— Да боже мой, — вскидывает он руку, — сколько драмы! Ну, потискал я мамку твою! Она была не против! Ну и лизнул в сладкое местечко. Что?! Трагедии не случилось.
— А знаешь что, дорогая? — рявкает папа и отталкивает Чада, приглаживая рубашку на груди нарочито спокойно. — А я отымел твою подругу!
Мама отрывает лицо от платка и исподлобья смотрит на него:
— Какую?
— Сару, — папа вскидывает голову. — На нашем кухонном столе.
— Вот черт, — шепчет мне на ухо Крис. — Эдвин.
— Ах ты мудак! — взвизгивает мама и кидается в сторону отца, но ее перехватывает на полпути Эдвин. — Пусти!
— Да, — папа горделивым петухом вышагивает перед беснующейся мамой, — нагнул и засадил по самые яйца.
— Папа! — вскрикиваю я.
— Да, доча? — Герман невозмутимо вытирает кровь под носом. — Слушаю, моя неблагодарная кровиночка. Это ты в мать пошла.
— Заткнулись все! — стены сотрясает утробный рев.
У окна стоит сгорбленное, мохнатое и разъяренное чудище в шерстяном изумрудном платье, что разошлось по швам в рукавах и в груди. В широкоплечей образине с лобастой волчьей головой на мускулистых плечах не узнать Иду. Я аж икаю от удивления.
— Ма, не нервничай, — фыркает Чад.
— Вам пора домой, — Ида сжимает когтистые ладони в кулаки. — Ваш разум ослаб. Через пару часов вы друг друга поубиваете.
— О, я бы ему кишки выпустила, — мама ревниво клокочет в руках Эдвина.
Папа щурится на нее, и затем, приосанившись, обращается к Иде:
— Как вы смотрите на то, чтобы выпить со мной вечером по бокальчику вина?
— Да, точно мозги потекли, — Чат волоком тащит волчьего угодника к дверям.
Морда у Иды обескураженная, смущенная, а уши торчком стоят на макушке. Мама косит на нее глаза и шипит:
— Дрянь ушастая, решила мужа у меня увести?! Я его тридцать лет терплю и думаешь вот так просто позволю ему уйти к блохастой суке?!
— Думаю ваш муж не в ее вкусе, — осторожно говорит Эдвин и тащит маму к выходу.
— Да мой муж, псина плешивая, золото!
— Золото? — охает папа. — А ты у меня сокровище.
— Их надо вернуть в город, — Крис выпускает меня и бегу за Чадом и Эдвином, что уводят родителей, как санитары душевнобольных.
Во дворе я наблюдаю, как они в истерике обнимаются, потом вновь ныряют во взаимные обвинение, и Чад заталкивает их в машину.