Порода убийц
Шрифт:
Казалось, признание вернуло ему обычную самоуверенность, потому что привычная глумливая усмешка показалась на его лице:
– Я бы на твоем месте сменил работу. Парень, о котором ты спрашиваешь, просто убивает всех, кто лезет в его дела.
В тот вечер мне не хотелось сидеть дома или готовить себе самому. Я тщательно закрыл окна, накинул цепочку на дверь черного входа и положил сломанную спичку над верхней дверью. Если кто-то попытается войти в дом, я узнаю.
Я поехал в Портленд, оставил машину на пересечении Коттон– и Форест-стрит в Старом порту, прошелся до «Саппоро» на Коммерческой улице, послушал звуки моря, съел
Расплатившись, я вышел из ресторана. Старый порт бурлил, оживленные толпы собрались на углу Форест– и Юнион-стрит. Я немного побродил среди праздношатающейся публики, не желая оставаться в одиночестве и возвращаться домой в Скарборо. Прошел мимо кафе, бросил взгляд на тротуар Мултон-стрит.
В тени стояла женщина в неярком летнем платье в розовый цветочек. Она стояла спиной ко мне, ее длинные светлые волосы были перехвачены небесно-голубой лентой. Движение и суета вокруг меня замерли, все застыло. Единственным звуком, который я слышал, было мое дыхание, единственное движение, которое различал, – в той стороне.
Рядом с женщиной стоял мальчик, и она бережно держала его за правую ручку. На нем были та же клетчатая рубашка и короткие штанишки, что и в первый раз, когда я впервые увидел их на Иксчейндж-стрит. Пока я наблюдал за ними, женщина склонилась к мальчику и что-то прошептала ему. Малыш кивнул, и его голова повернулась в мою сторону. Женщина выпрямилась, отпустила его руку и стала удаляться от нас. На углу она свернула направо. Когда она исчезла из вида, мир вокруг меня словно перевел дыхание, снова ожил. Я помчался по Мултон-стрит мимо тени мальчика. Когда я был на углу, женщина как раз переходила Дана-стрит, бесшумно двигаясь в свете уличной иллюминации.
– Сьюзен!
Я услышал себя, и на мгновение мне показалось, что она замедлила шаг, как будто услышала меня. А затем перешла в тень и пропала.
Теперь мальчик сидел на углу Мултон-стрит, уставившись на булыжники под ногами. Когда я приблизился к нему, он посмотрел на меня. Его левый глаз с любопытством уставился на меня из-за стекла в черной оправе, темная лента, неуклюже намотанная на правое стекло, прикрывала правый глаз. Мальчику было не больше восьми лет, темно-русые волосы расчесаны на пробор, челка свободно свисала на лоб. В некоторых местах его штанишки заскорузли от грязи, рубашка тоже была испачкана. Большая ее часть была скрыта куском дерева восемнадцать на пять дюймов, в дюйм толщиной, – она свисала на веревке с его шеи. Что-то было нацарапано на ней кривыми, неразборчивыми детскими каракулями, скорее всего гвоздем, но царапины местами были забиты грязью и практически не различимы в темноте.
Я присел перед ним на корточки:
– Привет.
Он не смутился. Мальчуган не выглядел голодным или испуганным. Он просто сидел.
– Привет.
– Как тебя зовут?
– Джеймс.
– Ты потерялся?
Он отрицательно покачал головой.
– А тогда что ты здесь делаешь?
– Жду, – просто сказал он.
– Чего ждешь?
Он не ответил. У меня было чувство,
– А что это за женщина с тобой была?
– Дама лета.
– А у нее есть имя?
Он немного помолчал, прежде чем ответить. Когда он заговорил, у меня перехватило дыхание, голова закружилась, и я испугался.
– Она сказала, что ты знаешь, как ее зовут.
И снова у него был обескураженный вид, даже несколько обиженный.
Я прикрыл на минуту глаза, качнулся и почувствовал, что его рука удерживает мое запястье. Она была ледяная. Когда я открыл глаза, он прислонился ко мне. К его зубам прилипла грязь.
– Что с твоим глазом, Джеймс?
– Я не помню.
Я наклонился к нему. Он расцепил пальцы на моем запястье. Я стряхнул комки земли и мусор, приставший к доске. На ней проступила надпись:
Джеймс Джессоп
ГРЕШНИК
– Кто заставил тебя это носить?
Из его левого глаза показалась слезинка, потом другая.
– Я был плохой, – прошептал он. – Мы все были плохие.
Но слеза текла только из одного глаза, и влажная полоска от нее появилась только на левой грязной щечке. Мои руки тряслись, когда я потянулся к его очкам. Я осторожно взялся за дужки и снял их. Он не пытался остановить меня. Единственный глаз смотрел на меня с полным доверием.
Когда я снял его очки, на месте правого глаза обнаружилась дыра, обожженные края оборванной плоти сморщились, высохли, как будто рана была очень старая и уже давно не кровоточит и не болит.
– Я ждал тебя, – произнес Джеймс. – Мы все тебя ждем.
Я встал и отшатнулся. Очки упали на землю, когда я повернулся: они все смотрели на меня – мужчины и женщины, маленькие дети, мальчики и девочки. У всех на шее болтались деревянные таблички. Их была дюжина, а, может, и больше. Они стояли в тени на Уорф-стрит и при входе на Коммерческую улицу. На них была простая одежда, такая одежда хороша для работы с землей: штаны не порвутся от первого неосторожного шага, ботинки не промокнут в дождь и не расползутся от ходьбы по камням.
Кэтрин Корниш, грешница.
Вырна Келлог, грешница.
Фрэнк Джессоп, грешник.
Билли Пирсон, грешник.
Остальные стояли поодаль, их имена на досках было трудно прочитать. У некоторых из них были жуткие раны на голове. Череп Вырны Келлог был раскроен пополам, рана доходила почти до носа.
у Билли Пирсона пуля прошла насквозь. Скальп Кэтрин Корниш был содран с затылка и свисал, обнажая левое ухо. Они стояли и смотрели на меня, и, казалось, воздух вокруг них трещит от потаенной энергии.
Я глотнул, но горло пересохло до такой степени, что попытка вызвала боль.
– Кто вы? – спросил я. И, хотя они стали исчезать, не ответив, я уже знал.
Я отпрянул, почувствовал спиной холодную кирпичную стену и увидел высокие деревья и мужчин, пробирающихся через месиво из грязи и человеческих костей. Вода плескалась о дамбу из мешков с песком, выли звери. И я стоял, дрожа всем телом, закрыв глаза, и услышал, как мой голос произносит молитву:
Господь Всемогущий,