Поросль
Шрифт:
– К вам скоро придут из соцзащиты, – сказал второй, почесывая свою огромную бровь. – Они помогут. Не закрывайтесь только, говорите с ними. Просите всякие бумажки в школе. Поверь, в детдоме лучше, чем с бухой матерью.
– А вы откуда знаете? – усмехнулась Аяна. – Жили там?
Он молчал.
– Вот именно, – произнесла Аяна. – Хорошо учить, когда потом вернешься домой и забудешь нас, беспризорников. Ничего, зато школа жизни хорошая. Выживем здесь – выживем везде.
– А что делать, если не выживете? – отрывисто
Теперь замолчала Аяна, покусывая обветренные губы.
К ним подбежал Санек – друзья его расходились, подгоняемые окриками с балконов и звонками на мобильники. Аяна механически отметила, что брат опять рассек коленку, а на шортах красно-фиолетовые полоски скоро станут просто черными от налипшей грязи. Зажав мяч подмышкой, Санек глянул на полицейских и спросил:
– А правда, что Машку поезд переехал?
– Правда, – отозвалась грубо Аяна.– Чё спрашиваешь?! Сам же знаешь.
– Круто, – сказал Санек, и глаза его потемнели в поздних сумерках. – А кровищи много было?..
– Заткнись! – заорала Аяна и, взвившись на ноги, отвесила брату сильный подзатыльник. – Иди домой, живо!
– Не пойду! – тут же ощерился он, оскалил зубы, словно волчонок.
– Саша, иди домой, – спокойно попросил следователь, но что-то вдруг в его голосе, в странных низких нотах заставило Санька вытереть нос ладонью, покрепче обхватить мячик и взбежать по ступенькам. Выстучав код от домофона, мальчик прошмыгнул в подъезд. Грохнула дверь.
– Поговори с соцзащитой, – попросил следователь. – Хуже не будет.
– О, – хмыкнула Аяна. – Будет. Всегда становится только хуже.
И, не прощаясь, пошла домой. На кухне все еще горел свет – мама продолжала пить. В подъезде было слышно, как ревет проголодавшийся Петька.
Выдохнув, Аяна прошмыгнула внутрь.
…На кухне было душно – тяжелый смрад перегара смешивался с чем-то кислым из мусорного ведра, куда отбросы приходилось запихивать ногами, с трудом утрамбовывая гниль. Аяна стояла, скрестив на груди руки. Ждала, когда в кастрюльке закипит смесь для Петьки.
Девушка пыталась делать хоть что-то со всем этим бардаком, но и она была не железной. Главное – это малышня, и о них-то Аяна заботилась, хоть и не всегда получалось. Плохо, видимо, заботилась, раз Машка прыгнула под поезд.
Жалко все-таки Машку.
Смесь в закопченной кастрюльке никак не закипала.
– Осуждаешь, да? – вдруг совершенно нечленораздельно спросила мать, лежащая лицом на столе. Аяна думала, что та спит, налакавшись. – Нен… ненавидишь?
– Нет, – холодно отозвалась дочь, не желая разговаривать с пьяной матерью.
– Врешь, – прошипела та змеей. – Что я… не могу… когда дочка?..
– Мы тоже сестру потеряли. Но никто не пьет.
– Мелкие еще, – выдавила мать.
– Нет. Просто думаем головой. А ты давно не соображаешь ничего.
– Я?! Да я вас одна тяну на шее!
– Тянешь?! – вспылила Аяна. – Иди! Тяни! Вон, Петька орет, голодный! Покорми сына, что ты сидишь в обнимку с водкой?!
– Дрянь, – коротко вымолвила мать, поднялась со стула и, шатаясь, ушла в свою комнату. По лицу у нее текли слезы.
Что, проняла все-таки Машкина смерть?..
Смесь в кастрюльке закипела, пузырясь, потянуло гарью. Аяна, ругаясь, торопливо сняла ее с огня, остудила, залила в замызганную бутылочку.
В детской обосновалась ночь – горела лишь старая лампа без абажура на столе. Лидка, сгорбившись, все еще рисовала. Санька, раздевшийся до трусов, забился в дальний угол дивана и теперь посапывал там. Илья выставил вверх худые локти.
Петька, наревевшись, лишь тонко всхлипывал, мокрый от слез.
– Иди сюда, – Аяна взяла его на руки, прижала к губам бутылочку, и Петька жадно принялся сосать безвкусную смесь.
Лидка встала, выключила последний светлячок на столе. Стянула с себя брюки и бесформенный свитер, оставшись почти голой в безжалостном фонарном свете, что бил в окна – низенькая и безобразно толстая, сестра напоминала перетянутую веревкой колбасу.
На такую колбасу Аяна всегда смотрела в магазине, прежде чем взять безвкусные бумажные сосиски. Колбаса казалась очень вкусной, а Лидка была просто уродливой.
Натянув через голову бледный саван рубашки, Лидка скользнула на матрас под окном, накрылась простынкой и притихла. Прошло совсем немного, а простынка вдруг задрожала жалобно, раздались тихие всхлипы.
Каждый переживал пропажу Машки по-своему.
Петька, насосавшись смеси, срыгнул и уснул прямо на руках, распахнув широкий рот. Уложив его спать, Аяна без сил упала на скрипучий диван, набросила сверху одеяла, закрыла глаза.
…Спустя час встала осторожно, пытаясь никого не разбудить. Прошлепала на кухню. Сон никак не шел. Щелкнул выключатель, свет больно ударил по глазам. На столе замерла опустошенная прозрачная бутылка, в компании молчаливо стояли два стакана, вазочка с солеными огурцами и заплесневелый хлеб.
Скользнув на стул, Аяна скрестила на груди руки. Девушке до отчаяния хотелось поправить Машкино одеяльце, пригладить осторожно ладонью топорщащиеся светлые волосы. Без Машки было как-то странно – будто исчезла важная часть из ее, Аяны, жизни. Выдрали с корнем, оставили зияющую пустоту.
И теперь эта пустота отравляла все вокруг.
В углу сложили вещи – Аяна встала со стула, а затем села прямо так, в одной ночнушке на грязный и липкий пол, поджала под себя ноги. От холода по коже пробежали мурашки, но Аяна даже не почувствовала этого – полицейские принесли джинсы и свитер, заляпанные кровью. А еще кулончик – маленький и позеленевший, облезлая птичка на ветке. Страшный до жути – пучеглазая и дешевая птица без крыла, ветка облезла, а цепочка почернела.