Поросль
Шрифт:
Ощутить кожей. Учуять что-то по запаху.
Перед глазами стоял Федька, разочарованный и бледный, и Машка закрыла глаза, настраиваясь.
Сонный машинист наконец-то заметил девчонку на путях – дал гудок, чтобы согнать ее со шпал, но Машка брела вперед, ничего не слыша. Ближе, ближе, с каждой секундой ближе.
Машка шла. Поезд выл, предупреждая об опасности.
Споткнувшись, девочка чуть не упала, но выровнялась и пошла дальше. Дрожь, звон, вибрация. Уже близко. Скоро…
– Эй, она глаза закрыла, – встревожено произнесла
По вискам у Машки текли капельки пота, руки стали ледяными. Сердце стучало в ушах, перебивая даже громовые раскаты музыки. Девочка изо всех сил пыталась почувствовать.
Вот. Уже сейчас, скоро…
Поезд вновь зашелся гудком, приближаясь и приближаясь с каждым мигом. Машинист, выматерившись от души, сорвал тормоз, пытаясь сделать хоть что-то. Таня и Димка замахали руками, надеясь, что Машка их увидит, но девочка до сих пор шла с закрытыми глазами.
– Маша! – заорала Таня изо всех сил, бросаясь вперед, но Димка поймал ее за руку, не давая вырваться.
Рев.
Поезд пронесся мимо, в лицо ребятам ударил пропитанный полузабытым летним зноем и шелестом кирпичной листвы воздух. Все замерли, словно бы играя в какую-то жуткую игру, окаменевшие статуи с распахнутыми ртами.
Море волнуется раз. Море волнуется два. Море волнуется три…
Мертвая фигура замри.
Только вот застыли почему-то еще живые.
Таня в ужасе распахнула рот.
– Господи, мои наушники… – пробормотала она и отвернулась, зажимая руками рот. Ее вырвало. Страх, сковавший нутро, прорвался наружу вместе с обедом.
Поезд, тормозящий изо всех сил, замедлял свой ход – лязгая и постанывая, он напоминал исступленного старца, который изо всех сил пытался распрямить артритные суставы. Кроме этого жуткого металлического лязга в воздухе больше ничего не было – рядом зазвенел, было, последний летний комар, но, не желая отведать застывшей от страха крови, улетел.
– Она же отпрыгнула в ту сторону, да? – жалобно и тихо произнес Федя, уже не боясь своей трусости. – Она же поднимется сейчас, да?..
Димка отпустил Таню и молча полез наверх, на насыпь. Поезд почти затормозил.
Таня, едва переставляя ватные ноги, поползла следом за старостой, спортсменом и просто любящим сыном. Федя пошел за ними, но, испугавшись в последний момент, присел на сваленный тополь.
…В последний миг Машка поняла, что пора – поезд уже пыхтел ей в самую спину, щекотал лопатки тугими струями воздуха. Решившись, девочка наконец-то распахнула глаза, замешкавшись, в какую сторону ей лучше прыгнуть. Улыбнулась, нервная и взвинченная, приготовилась…
Чернота. Поезд пронесся сквозь нее, погребая под тяжелым брюхом.
Она не успела совсем чуть-чуть.
ГЛАВА 2
Аяна
Аяна сидела на продавленном диване, покачивая на руках Петьку, и от каждого ее резкого движения диван мученически скрипел старыми пружинами. Петька орал – уже не хныкал, не канючил, а орал, вырывался, весь побагровевший от натуги, молотил кулачками старшую сестру.
С самого утра у него болел живот, вздутый воздушным шаром, и Петька справедливо считал, что вместе с ним должны мучиться и все остальные члены семьи.
Только вот до боли Аяны ему не было никакого дела.
Боли душевной, не физической – никаких больных животов, только вот внутри засело что-то занозой, колет при каждом вздохе…
Аяна, прижимая к себе брата, на самом деле изо всех сил вслушивалась в происходящее на кухне. Они пришли под вечер – хмурые и невозмутимые, серые какие-то, невыразительные. Спросили у Аяны, где ее мама, прошли на кухню, не снимая ботинок, подтянули к столу стулья, сели, принялись говорить…
Из кухни тяжело тянуло табачным дымом, а вот звуков было не различить – слишком громко вопил Петька.
Аяна молчала, покачивала брата на руках.
Как только позвонили из полиции, мать потемнела лицом, но в глазах ее возник нездоровый блеск. Аяна в это время пыталась прибраться в большой комнате – уносила в мойку грязные тарелки, сгребала мусор и бутылки в шуршащий пакет, рассовывала по углам грязные вещи…
Мама тогда положила телефонную трубку на стол, замолчала, глядя куда-то в сторону. Глаза ее остекленели.
– Что? – спросила Аяна негромко. – Что случилось?
– Машка погибла, – хрипло ответила мать и поднялась с места. Подошла к шкафу, выдвинула ящик, вытряхнула оттуда немного денег. Сгорбленная старая женщина.
– Ты куда? – голос Аяны почудился глухим и едва слышным, девушка что-то продолжала механически собирать в пакет, но едва понимала, что происходит. Мир вокруг нее, казалось, стал слишком резким.
– В магазин.
– Мам, ну сейчас хоть не пей! Пожалуйста! Не сегодня! – в отчаянии вдруг крикнула Аяна, отшвырнула пакет и расплакалась. Мать смерила ее презрительным взглядом, будто Аяна снова стала маленькой и глупой девчонкой, которая ни черта не соображает.
– У меня вообще-то горе, – сказала мать и ушла, хлопнув дверью. Вернулась через час с двумя бутылками водки, села на кухне, зажав во рту сигарету, и потерялась где-то там, в клубах сизого дыма.
Аяна больше не сказала ей ни слова. Она все катала на языке одну-единственную фразу, выжигала ею себя, словно бы надеялась на большой пожар, который сожжет все дотла, чтобы ничего больше не болело.
Машка погибла.
Сейчас, когда вечернее солнце едва-едва пряталось насмешливо за крыши, заливая все вокруг розовым светом, на кухне сидели оперативники, разговаривали с мамой. Аяна подошла к окну, бережно придерживая Петьку. Тот, наконец-то разомлевший, уже посапывал, раскинув маленькие пухлые ручки.