Поросль
Шрифт:
– Завелась, – устало выдохнула Аяна. – Я пойду. Вы только… Скажите, почему Машка… Маша под поезд попала. Известно?..
– Да, – медленно отозвался следователь, будто раздумывая, говорить ли что-то девушке. – Ее друзья сказали, что Маша говорила о самоубийстве. Не хотела жить. Сама прыгнула под поезд.
– Нет! – рявкнула мать и зашлась ненатуральными пьяными слезами, подперев голову рукой.
– Не может быть, – пробормотала Аяна, слепо глядя вперед. – Да Машка бы никогда… У нас немного поводов радоваться жизни, сами видите. Но Машка… Она самая веселая.
– Разберемся, – пообещал следователь.
Аяна отвернулась и пошла обратно, чуть пошатываясь, словно сомнамбула. Все вокруг казалось девушке сном – руки ватные, перед глазами мир плывет…
Остановившись на пороге детской, Аяна поняла с немым отчаянием, что не сможет сейчас открыть эту ободранную дверь, ощутить въевшийся запах мочи, затхлость и одиночество…
Просто не сможет.
Не сможет увидеть осточертевшего Петьку. Беспомощного Илью.
Она постояла в коридоре, прижавшись спиной к засаленным обоям. На кухне гремели мрачные голоса, но мать лишь всхлипывала и звякала стаканом. Аяна знала, что наутро мать и не вспомнит о Машке. Все придется рассказывать с самого начала.
Не выдержав, девушка схватила ветровку, сунула сигареты в карман и выбежала в подъезд, прикрыв за собой дверь.
Солнце уже скрылось за домами, но сумерки задержались где-то по дороге к ночи. Прохлада цепкими пальцами пробежалась по асфальту, заодно уколола щеки и мигом залезла под тонкую ветровку. Все-таки осень.
Сломанная лавка у подъезда была завалена пожухлой листвой. Под резными ржавыми ножками валялся пустой пакет из-под сока.
Аяна села на лавку, скрестила длинные ноги и закурила. Щелкнув, зажигалка на миг теплом осветила ее бледное лицо, покрытое россыпью прыщей.
Мимо прошла соседка, как обычно и не подумав поздороваться – степенная дама в красивом плаще с объемной сумкой в руках. Аяна проводила соседку пустым взглядом. Из их квартиры доносились приглушенные голоса, мать рыдала. Высунув лицо в распахнутую форточку, курил оперативник. Увидев Аяну, он погрозил ей пальцем и выбросил бычок на улицу. А потом крепко прикрыл окно, отсекая разговоры.
К лавочке подбежал Санек, взъерошенный и раскрасневшийся. Короткие шорты и выстиранная футболка какой-то футбольной команды (в которых Аяна, конечно, не разбиралась) – Санек рухнул рядом с совершенно счастливым лицом и протянул сестре руку.
– Чего? – спросила она неодобрительно и затянулась.
– Дай сигарету.
– А ничего тебе больше не дать?
– Жрать еще хочется. Но сигареты хватит.
– Иди отсюда, – коротко посоветовала Аяна. – Мелкий еще.
– Дура, – вспылил Санек, сразу же слетая с лавки, будто она стала раскаленной сковородой. – А еще сестра называется!
И умчался обратно на футбольное поле, гонять свой дурацкий мячик до посинения с такими же безмозглыми пацанами, до которых родителям нет никакого дела. Откинувшись, Аяна выдохнула дым прямиком в пустое небо – холод лизнул щеки, а в животе противно заурчало. Надо было чего-нибудь утащить на кухне, поесть.
Небо наливалось сумраком, тени вытягивались по углам двора, плоские и черные. Прохожих становилось все меньше, все меньше бросали на Аяну осуждающие взгляды – надо же, такая молодая, восточная красавица, а сидит, прижимая сигарету к губам так, будто это священный для легких кислород.
Сплюнув, Аяна затушила окурок о лавочку и бросила его на асфальт. Надо возвращаться, кормить Петьку, гладить больные ноги Ильи перед сном. Утром будить всех в школу.
Бедная Машка…
Пару лет назад зимой уже было такое – ужасная трагедия, несчастный случай, все соседи сочувствовали и поддерживали… Потирая плечи, Аяна сгорбилась. Она вспоминала.
Его звали Лешкой – он был беззлобным и непослушным. Постоянно терял то шарф, то варежки, в столовой съедал еду из чужих тарелок, даже если кто-то уже орудовал там ложкой. Леша шепелявил, но отлично бегал, и поэтому физрук постоянно защищал его перед остальными учителями, отправлял на всякие соревнования.
Зимой Алешка свалился с горки, оступился, наверное. Рухнул в сугроб, никто и не заметил. Его нашли уже потом, много позже, замерзшего. Окоченевшего.
Мать тогда пила и плакала. Лидка, совсем еще крошечная, перебирала на полу кубики. Эта картина врезалась в память Аяны каленым железом.
Девушка тогда выплакала все глаза – ей дико было от того, что человек, недавно крутившийся под ногами, может так внезапно пропасть. Умереть. Замерзнуть.
Она все ждала, когда Алешка вернется, чумазый и большеротый, но он больше не пришел. Первая встреча со смертью была болезненной, Леша возвращался лишь в кошмарах, синий и остекленевший, а Аяна плакала, просыпаясь. Ей трудно было принять чужую смерть.
Но Алешка как-то удивительно быстро забылся – они никогда не говорили о нем, а все вещи перешли к Саньке и неожиданно стали его обычными вещами. В квартире не осталось ничего, что было бы Лешкиным. Порой Аяна думала, что его и не существовало – просто приснился лишний брат, да и все тут.
Теперь и Машку тоже затянет паутиной, вырежет из памяти временем. Жалко. Машка достойна большего…
Запищал домофон, и из подъезда вышли полицейские, держа в руках свои тусклые серые папочки. Аяна, незаметно для себя закурившая снова, встретила мужчин сплошным молчанием. Выпустила дым из легких. Стряхнула пепел на асфальт.
– Не маловата еще для сигарет? – спросил мужчина со сросшимися бровями.
– Не маловата, – отозвалась Аяна спокойно. – Что-нибудь узнали?
– Немного… Вы всегда так живете, да? Мамка пьет?
– Пьет, – согласно кивнула Аяна. – Но нас много. Мы справляемся.
Мужчины присели на сломанную лавку, смели на асфальт листву руками. Сгорбленная Аяна между ними вдруг показалась сущим ребенком.
– Так нельзя. Понимаешь, что это неправильно? – спросил следователь, заглянул Аяне в глаза. – Мы можем помочь.
– Зачем? – спросила она глухо, снова стряхивая пепел. – В детский дом нас не берут. Мамку опеки не лишают. Заставить ее любить нас тоже не могут. Подбрасывают денег, и на том спасибо.