Поросль
Шрифт:
Трубка чихнула что-то в ответ, пока сестра склонилась над Петькой и осторожно выудила из его рта пустышку. Заскрипели пружины дивана – Илья всегда ворочался, стоило кому-то пройтись неподалеку.
– Я ушла! – как обычно крикнула в пустоту Машка, ничуть тому не печалясь. Она и не знала даже, зачем кричит – все в ее семье уходили в молчании: вот звенят привычно ключи, вот скрипит щеколда, воют протяжно дверные пружины, а потом хлопок. Кто-то ушел.
Все и так понятно.
Их дом чаще всего напоминал перевалочный пункт – куча детей от мала до велика, все от разных отцов, что в пылу
Иногда Машке нравилось сидеть там, в уголке, глядеть на взрослых. На маму. Мама в такие моменты казалась почти незнакомой, какой-то другой, и Машка, забившись в угол, искоса рассматривала каждый жест, каждое движение, вслушивалась в каждый раскат смеха.
Уходя, девочка всегда прощалась. Может быть ждала, что кто-то обнимет перед выходом. Или пожелает хорошего дня. Хоть бы крикнет что-то… Заметит, что она ушла. Но Машка не признавалась в этих мыслях даже самой себе. Кричала по привычке, да и все тут.
Перед выходом она все же заглянула в мамину комнату – приоткрыла дверь с закопченным стеклом, сунулась носом в кислый запах. Смятая постель, рассыпанные по полу ржавые чипсы, заваленный мусором стол – вот в вазочке портятся маринованные помидоры, вот вянет букет листвы в мутном стакане… Это Машка принесла букет, ободрала клен у школы.
Мамы нет. Разве можно было надеяться на что-то другое?..
А вдруг.
Улицу затопило солнечным светом – прохладным, еще таящим в себе нотки умчавшегося лета. У мусорных баков грузная сонная дворничиха мела улицу, скребла ветками по асфальту самодельной метлой, разбавляла шепот желтеющих деревьев. Машка вдруг на секунду увидела в дворничихе маму, но потом лишь мотнула головой – мама ведь худая, как щепка, куда уж до нее этой бесформенной бабе?..
Куцые прядки волос никак не хотели заправляться за уши – Машку всегда подстригала Аяна, и девочка потом стягивала резинкой жалкие остатки прически, заливалась смущенным румянцем. Сейчас волосы чуть отросли – сальные и неопрятные, они кружились вокруг головы осенним танцем, и Машка ловила пряди пальцами, улыбаясь во весь рот.
Ей сегодня было удивительно хорошо – солнечное утро, Аяна задержалась с Петькой, а значит Машка пойдет в школу одна. Как взрослая. Обычно они шли вдвоем или втроем – порой к Машке с Аяной присоединялась толстощекая и некрасивая Лидка, еще одна сестра, но сегодня ее почему-то дома не было.
Как же все-таки чудесно на душе!
Машка кинулась к школе, распинывая сочные желтые листья, устилающие черное полотно асфальта. Девочке хотелось петь – и Машка запела, бубня себе под нос какую-то навязчивую мелодию, пританцовывала, кружась, позволяя осеннему ветру подхватить полы застиранной розовой куртки и хлопать ими, аплодируя.
Семья у Машки, как уже можно было догадаться, большая – старшей дочерью была Виктория, которую все называли именно Викторией и никак иначе. Она окончила школу, уехала зарабатывать деньги и жить красиво. Все остальные дети ей завидовали. Аяна, восточная красавица, как ее раньше называла мама, осталась за старшую, и поэтому теперь могла безнаказанно всех ругать, бить и воспитывать. Машка, честно говоря, Аяну побаивалась.
Следующим шел Санек – он казался среди детей белой вороной с короткими светлыми волосами, водянистыми глазами и щербатой кривой улыбкой. Санек приносил больше всех проблем – он ходил к психиатру и отмечался в полиции, попадал в передряги и жил в обезьяннике. Санька никто не любил.
Затем Лидка – Лидка как Лидка, с серыми короткими волосами, толстая и неприятная. Лидка часто плакала и мало разговаривала, предпочитала бродить по улицам в одиночестве. За Лидкой появилась сама Машка, веселая и беззаботная, любящая и семью свою непутевую, и весь этот прекрасный мир. Один только солнечный блеск на нашивке с розами рождал в ее детской душе огромный и беспечный восторг.
Следующим родился Илья – мальчишка появился на свет больным. Машка не помнила точного диагноза, но знала, что Илья всегда лежит на диване, скрюченный и размахивающий кривыми руками. Иногда Аяна укладывала брата в детскую коляску, откуда торчали его костлявые длинные ноги, и везла гулять, но такое настроение у сестры было делом редким.
Последним стал Петька – до его рождения прошло много времени, и вся их разношерстная семья надеялась, что больше братиков и сестричек не предвидится. Но родился Петька – рыжий и капризный, он постоянно плакал, требуя к себе внимания.
Мама нигде не работала – все они жили на детские пособия и на инвалидные брата. Папа был когда-то далеко-далеко в Машкином детстве, но потом он по пьянке зарезал друга, и его упрятали в тюрьму. В первые годы мать ходила к отцу с котомками, порой брала с собой Машку, но потом забросила это дело. Папа остался воспоминанием.
А сейчас на улице стоял конец сентября, солнце напитывало мир теплом, а в воздухе кружились светлые, чуть золотистые паутинки. Машка бежала в стоптанных кроссовках и пела, радуясь осени.
– Машка! Ты чё там горланишь?! – они вылетели из-за угла, глумливые и хихикающие Машкины одноклассники. Она остановилась, сжав в руке дубовый листик, сорванный неподалеку.
– Пою, – с улыбкой призналась девочка.
– Нам спой чё-нибудь, – предложил Влад, самый толстый и нахальный из всего Машкиного пятого класса. – А мы послушаем!
И Маша запела – задрожал в воздухе некрасивый детский голосок, девочка глотала окончания и не дотягивала нотки, но все равно пела – самозабвенно, искренне и с удовольствием. Одноклассники заржали, как кони на водопое, и, отвернувшись, бросились к школе.
Машка, не растеряв своей улыбки, побежала за ними.
В школе было душно, на входе караулила бдительная директриса, а в вазочке у охранников стоял поникший букет астр. Мелкие первоклашки с гигантскими белыми бантами сновали по коридору, стягивая куртки с плеч и переобувая ботиночки. Старшеклассники, остро пахнущие сигаретами, прошмыгивали через пост директора, втягивая голову в плечи и задерживая дыхание.
Машка, все еще сжимающая в руках дубовый листочек, весело пробежала мимо, крикнула задорно: