Порою блажь великая

Кизи Кен Элтон

— Почему? — не удержался я. — Почему не можешь?

— Просто не могу, Ли. И говорить больше нечего.

И мы плыли, и говорить было нечего, помимо только что сказанного.

Мы достигли причала, я помог ей привязать лодку и накрыть мотор. Мы шли в молчании, бок о бок, по мосткам, по скользкой наклонной планке, через двор, до крыльца. Когда она потянулась к двери, я тронул ее за руку и открыл рот, но она обернулась и движением головы ответила «нет» всем моим словам, что собирались вылететь.

Я вздохнул обреченно, уняв свою речь, но руки не выпустил.

— Вив?.. —

Если уж это последний ее взгляд, пусть он будет истинно прощальным. Пусть она вложит в него всю сиятельную печаль расставания — последнее «прости», эту традиционную награду двум соприкоснувшимся душам, эту законную отраду двух отважных сердец, что истинно разделили меж собой, без страха и оглядки, тот редкий, трепещущий надеждой миг, что мы зовем любовью… Я коснулся пальцами ее плачущего подбородка, приподнял ее лицо навстречу моему, твердо решив получить хоть этот прощальный взгляд. — Вив, я…

Но надежды там и близко не трепыхалось: одни лишь страхи и оглядки. И еще кое-что: мрачная, тяжкая тень, что укрылась под веками прежде, чем я смог ее классифицировать.

— Пошли в дом, — прошептала она, толкая массивную дверь.

(Я все трепыхался: чего б сказать Ли, когда они прибудут? Когда он ушел, я был доволен хотя бы тем, что с ним объясняться не надо; и я не думал, что он вернется; даже не хотел о нем думать. Но вот он снова здесь, нагрянул внезапно, придется что-то говорить, а у меня ни намеков, ни наметок в голове.

Я продолжал смотреть телик. Открылась входная дверь, и он вошел вслед за Вив. А я все сидел в большом кресле. Он направился ко мне через гостиную, но как раз в этот момент команды снова высыпали на поле, и моя проблема была решена хотя бы на время: может, чего-то и нужно сказать, важное, ладно, но нет такой важности, ради которой я пропущу матч в День благодарения, Миссури с Оклахомой, и по нулям к началу третьей четверти!..)

В гостиной мы застали Хэнка перед телевизором: смотрел футбол; укутан в плед по уши, рядом на столике какая-то жидкость зловещего вида, и изо рта, наподобие сигары, торчит градусник коновальских размеров; он смотрелся таким архетипом инвалида, что мне сделалось смешно и чуточку стыдно за него.

— Как жизнь, Малой? — Он наблюдал суету перед вбрасыванием мяча.

— Не хуже, чем ожидалось… для существа, лишенного жабр и плавников.

— Как там в городе?

— Безрадостно. К старику вот заходил.

— И?

— Он в некой коме. Доктор Лейтон заявляет, что не жилец.

— А. Вив звонила вчера доку — он то же самое сказал. Но все ж таки не знаю. Просто не знаю.

— Доктор, кажется, весьма уверен в своих диагностических навыках.

— А-а, тут никогда не угадаешь. Генри — крепкий старый енот.

— А что Джен? Я не выбрался на похороны, законопатился в номере…

— Вот и с ним та же фигня. Всего законопатили, заштукатурили. Будто последний грязный розыгрыш, который Джоби на себя навлек. Джен? Уехала с детьми во Флоренс к родителям.

— Полагаю,

лучший выход.

— Наверно. А теперь помолчи: мячик пошел…

За исключением одного раза, когда он поискал взглядом банку пива, глаза его не отрывались от экрана. Как и Вив, он норовил приковать свое внимание к чему-то от меня подальше, и это было так же мучительно ясно, как и те чувства, которые мы прикрывали своим пустым трепом. Да и я не искал его взгляда. По правде сказать, боялся; за этим облаком слов посверкивали вполне трагические молнии чувств, заряжавшие воздух в старом доме таким электричеством, что единственный способ избежать взрыва — держать клеммы в надежной изоляции; войди наши глаза в контакт — бог весть, вынесет ли проводка такой вольтаж.

Я подошел к столу, расстегнул куртку.

— Я сейчас сказал Вив, что собираюсь обратно в цивилизацию немедля. — Я взял золотое яблочко из вазы и грыз его на протяжении нашей беседы. — Учиться.

— Правда? Покинуть нас надумал?

— Зимняя сессия на носу. И, поскольку в городе поговаривают, что сделка с «Тихоокеанским лесом» аннулирована…

— Точно. — Он потянулся, позевывая, потирая грудь через шерстяную пижаму. — Пиши пропало. Сегодня крайний срок. Все отлынили так или иначе… и я чертовски уверен, что не смогу переправить бревна в одиночку, даже если б в форме был.

— Жалко, после трудов наших тяжких.

— Жалко — у пчелки. Нас это не прикончит. Мы подстраховались. Флойд Ивенрайт говорит, этот Дрэгер сказал, они собираются заключить с лесопилками соглашение о поставках, что-то вроде задела под новый контракт.

— А что «Тихоокеанский лес»? Они не могут тебе помочь?

— Могут, но не станут. Я уж пробивал эту тему пару дней назад. У них — как и у нас: при таком подъеме реки не рискуют возиться с плотами. А если и дальше так лить будет, вода поднимется еще выше, чем на прошлой неделе.

— А наводнение твои плоты не съест? Всю работу?

Он отпил из банки и поставил ее рядом с креслом.

— Ну а какого хрена… похоже, никто не желает, чтоб эти чертовы бревна были доставлены.

— Кроме, — я едва не брякнул «Джо Бена», — старого Генри.

Я не думал его задеть, но он покривился — точь-в-точь как Вив, когда я упомянул о плаванье. Какое-то время он молчал, а когда снова заговорил, в голосе зазвенело смутнейшее эхо напряга:

— Ну, тогда пусть старый Генри оторвет задницу от кровати, пойдет и доставит бревна, — сказал он. И вперился неотрывно, точно, ни дюйма в сторону, в рекламу «Жилетт».

— Видишь ли, причина, что привела меня сюда…

— Вот и я удивился…

— …страховой полис, на существовании которого настаивает доктор.

— Гм, чертовски верно делает. Припоминаю какой-то полис… Вив, цыпочка? — крикнул он, хотя она стояла всего в нескольких футах от его кресла, вытирала голову полотенцем. — Ты помнишь, где эти страховые бумажки, за жизнь? В бюро?

— Нет. Я ж вытряхнула из бюро все, кроме деловых документов, помнишь? Ты еще сказал, что в этом хламе ничего найти не можешь?