Порою блажь великая
Шрифт:
— Что такое? — Она касается его руки. Он коротко, горько смеется, швыряет прутик обратно в костер.
— Ничего. Прости. За то, как я вел себя. Забудь, что я наговорил. Порой у меня случаются подобные припадки безудержной правдивости. Но, как говаривала Леди Макбет: «Припадки эти коротки» [52] . И не тревожься обо мне. В том не твоя вина.
— Да в чем не моя вина? Ли, что ты пытался мне сказать, пока Генри не ушел? Я не понимаю…
52
Макбет. Акт III, сцена 4.
Он оборачивается на ее вопрос, взирает на нее с веселым удивлением, улыбается собственным мыслям.
— Разумеется. О чем же я думал. Конечно, это не твоя вина. (И все же, в свете того, как потом обернулось дело, вина ее была огромна…)
— Не знала чего? — Она понимает, стоило бы разозлиться на него за его слова и за… за другие вещи… Но этот чудовищный испепеляющий голод в его глазах! — Ли, объясни, пожалуйста… — Ничего не объясняй! Оставь меня. Я не могу быть чьим-то Чем-то! — В чем ты начал признаваться?
Ли подошел, сел у костра… Тело Молли рухнуло в до треска холодную воду. Она попыталась напиться, но ее опять вырвало. Наконец она растянулась на животе, оставив над поверхностью лишь глаза и жадно раздувающиеся ноздри. ЖАРКО ЖАРКО ХОЛОДНО холодная луна ЛУНЫ ЖАРКАЯ ЖАРКАЯ ЖАРКАЯ… Он уселся на мешок, лицом к ней, и обеими руками сжал ее ладонь:
— Я постараюсь объяснить, Вив. Мне нужно кому-то объяснить! — Он говорил медленно, следя за ее лицом. — Когда я жил здесь, в детстве, я считал Хэнка самым большим человеком на свете. Мне казалось, он все знает, все может, и что ему принадлежит все в этом лесорубном и лесосплавном мире… кроме одной вещи, которую я считал сугубо своей. Что это за вещь — не так уж важно… считай, что абстракция, вроде чувства собственной значимости, самоуважения. Важно лишь, что она была нужна мне, как всякому ребенку нужно что-то всецело свое, собственное, и мне казалось, что оно у меня есть, навсегда, и никто никогда у меня это не отнимет… а потом мне показалось, что он отнял это у меня. Следишь за моей мыслью?
Он дождался ее понимающего кивка — теперь его глаза мягче, нежнее, теперь они подобны его рукам; но этот жар никуда не исчез — и продолжил.
— И я постарался вернуть себе это — мою… вещь. Ибо мне она была нужна больше, чем ему, Вив. Но выяснилось… даже когда я вновь ее обрел… что мне с ним не тягаться. Она уже никогда не была снова моей, не была всецело моей. Потому что я не мог… никогда не мог занять его место. Понимаешь? Я был слишком мал, чтоб заполнить его место. — Он отпустил ее руку, снял очки, двумя пальцами помассировал переносицу (в своей неудаче с Выходом на Чистоту в тот вечер я, разумеется, обвинил Хэнка…), и долго сидел молча, прежде чем повел речь дальше, (…хотя ныне знаю, что ее вина не меньше, чем брата, или чем моя, или чем вина еще с полудюжины главных персонажей драмы, живых и мертвых. Но в то время я был не способен на подобные болезненные откровения, а потому быстренько обвинил в своих промашках на пути к Братской Любви того самого брата, к которому шел с любовью, своего брата и аллейную-желейную-жестяную луну с ее пошлой магией…) — А то, что меня не хватало для заполнения его места, лишило меня бытия. Я хотел быть кем-то, Вив, и мне виделся лишь один способ это осуществить…
— Почему ты мне это рассказываешь, Ли? — вдруг спросила Вив, голосом испуганным, немногим громче ветерка, колыхавшего сухие цветы за ее спиной. Ее голос доносился будто из огромной пустой пещеры. Ей вспомнилось о порожнем бремени, что росло в ней, когда она хотела подарить Хэнку живого ребенка. Память накатила тошнотой. — Он чего-то хочет от меня. Он не знает, что у меня осталась только пустота сгинувшего — И зачем ты мне это рассказываешь?
Он снова посмотрел на нее, не надевая очки. Он был готов поведать ей о том, как одна только жажда мщения подвигла его вернуться домой; как он намеревался сделать Вив орудием этого мщения; как он осознал ошибочность своих устремлений, ибо все больше привязывался к ним ко всем… но сейчас этот вопрос припер его к стенке: Зачем он ей это рассказывает? С какой стати хоть кому-то об этом рассказывать? Разве что… — Не знаю, Вив. Просто хотелось с кем-то поговорить… (И не то чтоб она была хоть чуточку враждебна — разумеется, нет, — но укор крылся в том, как она отбросила челку с лица, в мягкости горла, в отсветах костра на скулах…)
— Но, Ли, мы ведь едва знакомы. Есть же Хэнк, Джо Бен…
— Вив, мне нужна была ты, а не Хэнк и не Джо Бен. Я не могу… слушай, я не мог рассказать им то, что могу сказать…
Что-то зашевелилось в темноте. Ли замолк, на миг обрадовавшись возможности отвлечься. Снизу, от сухого ручья донеслось приглушенное «Хей-оу!» — и радость сменилась разочарованием.
— Черт. Это Джо Бен. Они возвращаются. — Он отчаянно размышлял. — Вив, послушай. Давай встретимся завтра. И, пожалуйста,
— О чем это ты?
— Эй! Я ведь уже получил твое приглашение, если помнишь. Копать ракушки?
— Каменных устриц. Но я ведь пошутила.
— А я сейчас не шучу. Встретимся… где? У мола, так мы договаривались?
— Но зачем, Ли? Ты так и не сказал мне, зачем.
— Затем. Мне нужно с кем-то поговорить. С тобой. Пожалуйста…
Она надела задорно-кокетливую маску:
— Ой, сударь, как можно-с? Дама в моем положении — и…
— Вив! Прошу тебя… Ты нужна мне! — Его рука развернула Вив к нему, настойчиво стиснула ее запястье. Но сейчас ее внимание было приковано не к его пальцам, и даже не к глазам, вцепившимся в нее той же мертвой хваткой, но взгляд ее устремился сквозь эти пальцы, сквозь эти глаза, туда, где… она видела суровые судороги его потребности Быть, видела неимоверные, конвульсивные усилия раскрыться, распрямиться, провозгласить: «Вот он Я!» — Вив, пожалуйста? — подобные потугам чахлого больного цветка, что слишком долго прозябал в бутоне и теперь торопится разверзнуть куцые лепесточки, пока не зашло последнее солнце его надежды. И видя это, она чувствует его отчаянную цветочную тягу к воздуху, воде и свету, кои дарованы ей, и также чувствует, как его порыв вдруг начинает заполнять ледяной пузырь в глубине ее самой. …Может быть… Может Быть! Может быть, пустота — не могила сгинувшего, а ларец не дарованного? — Вив, скорее… ты придешь? — Вот он я, умоляет распускающийся цветок, и она уже готова была полететь навстречу его мольбе, как за спиной послышался хруст хвороста и крик Хэнка:
— А вот и мы! С украшением на антенну! — и вместо этого она полетела к мужу и заключила его в объятия, вместе с окровавленным лисьим хвостом и всем прочим.
— Хэнк! Наконец-то вернулся.
— Да, вернулся. Только легче, легче: я, чай, не месяц гулял.
А Ли остался, коленопреклоненный пред костром, прятать свое разочарование в возне с кофе. Кусая щеки, сквозь пелену в глазах он смотрел на женщину, так легко бросившую его ради могучего охотника. (Тупая корова! И глупо было ждать от нее понимания хоть чего-то, помимо специфики приветственного мычания при возвращении буйвола в стадо) — и он ругал дым, от которого так горели глаза. (И все же, если подбить общий итог, следует признать, что я провел весьма интересный вечер с весьма интересными результатами. Во-первых, пока старик шамкал и шмыгал, а Хэнк с Джо Беном и собаками гоняли зверушек по болотам, мы с Вив крайне мило потрепались и посеяли семена отношений, обреченные принести мне в будущем весьма вкусные плоды. Во-вторых, воодушевление охотой сподвигло братца Хэнка в тот вечер напиться еще больше — до такой степени, что он уже не сумел сдерживать свою подлую натуру, которую прятал с самого моего приезда (к тому же, думаю, он видел, как мы с Вив ворковали у костра в чересчур интимной, на его вкус, обстановке). Впервые он пытался спровоцировать меня на кулачную драку; когда же я отказался потворствовать его низменным страстям, он обозвал меня «рохлей» и другими обидными словами, и тем самым вывел из моего сентиментально-сомнамбулического благодушия и после бесконечных проволочек вернул на путь мести, показав тщетность попыток замирения. И наконец, что главное, детально продуманная мною схема Сбрасывания Бремени с Сердца оказалась в точности тем планом, что был мне нужен. Он удовлетворял всем требованиям: был достаточно безопасен, чтоб остался доволен Надежа-Опора — БЕРЕГИСЬ ВСЕГДА; сулил достаточно верный и быстрый успех, чтобы моему измотанному работой организму хватило терпения на те несколько недель, что требовались для исполнения плана; достаточно злодейский, чтобы умилостивить всякую мою попранную память и умаслить всякую яростную манию; и достаточно научный, чтобы создать заклинание, способное обратить гиганта в гукающего младенца… и наоборот.)
Вив слишком поздно поняла, насколько преувеличенным было ее приветственное ликование, и посмотрела на Хэнка: не заподозрил ли чего? — Хотя и подозревать-то нечего; Ли ведь только говорил, да и то какие-то глупости; а я едва слышала его, — Хэнк осмотрелся, озадаченно нахмурился:
— Я думал, старик здесь, — заметил он, глядя на нее чуть нервно.
— Генри ушел с минуту назад, — сказала Вив.
— Из собак почти никто еще не вернулся, — сообщил Хэнк и подошел к костру погреть руки. — Еще одну лису подняли, судя по звуку. Но я решил сперва поглядеть, как тут, прежде чем еще какими делами заняться. Старушка Молли не появлялась?
— Хэнку не нравится, что она смолкла так рано, — мрачно объяснил Джо Бен.
— Мы ее не видели, — сказал Ли, — но Генри пришел к заключению, что или медведь отпугнул ее, или же потерялся.
— Чепуху болтает Генри. Не родился тот зверь, который бы Молли напугал. И вряд ли она потеряет такой свежий след. Меня поэтому и беспокоит, как резко она замолчала. Будь какая другая псина — я б и в голову не брал. Но Молли — не такого теста собачара, чтоб затихнуть без причины, пока до зверя не доберется… так или иначе.