Порою блажь великая

Кизи Кен Элтон

— Ты его только послушай, Ли. Господи, Джо, брось — это ж, пожалуй, мой главный трофей, и нечего его умалять. Разве лишь, — я подмигнул Ли, — разве лишь, у тебя имеются доказательства из первых рук насчет того, кто раскрыл бутончик малютки Джуди?

Джо покраснел, что твоя свекла; с учетом его физии — зрелище не для нервных. Я всегда подкалываю его на тему Джуди, потому как очень уж неровно она к нему дышала еще в школе, когда он не был таким покоцанным.

Все снова смеются.

Я стараюсь серьезно объяснить Ли, какая у Ньютона настоящая и основательная причина, чтоб на меня огрызаться, но как раз посреди моего третьего вискаря и моего чертовски, по-моему, честного и красноречивого объяснения заваливается дружище Верзила всей своей персоной.

(Ждать разрешения этой головоломки оставалось считаные минуты.)

Рэй и Род доиграли песню.

(Оно вошло в бар, разрешение…)

В баре все

чуточку притихли, но лишь самую малость.

(… или, вернее, оно ввалилось в бар — подобное кадьяскому медведю, которого какой-то смельчак частично побрил и втиснул в грязный свитер…)

Все во всем баре разом узнали о появлении Верзилы, о появлении той самой весомой причины, по которой они выбрались из дома в ненастную ночь, променяли уют, жену и чашечку чая на пиво, и каждый знает, что другие тоже знают. Но, думаете, хоть кто-нибудь хоть как-нибудь выказал соседу, что от этого вечера чего-то ждал, кроме как кружечки пива и, может быть, партии в шашки? И имел какие еще намерения, кроме самых благородных? Ни слова, ни слова. Музыка снова играет.

На фантики-конфеты, лютики-букеты Променяла ты мой поцелуй… [68]

68

«Фантики-конфеты» («Candy Kisses», 1956) — песня американского кантри-композитора и исполнителя Джорджа Моргана (1924–1975).

Я заказал еще виски. Четыре — в самый раз.

Заходит Ивенрайт, выражение — запористое; с ним — мужчина в костюме и с чисто выбритым интеллигентным лицом, словно пришел послушать выступление струнного квартета.

Какое-то время Верзила шибается по бару туда-сюда. Тоже блюдет правила игры. И виду не подаст, что ему нужен я. По сути, единственный парень во всем кабаке, который не стесняется болтать о происходящем, — тот, что корчит мне рожи в зеркале за бутылками, козел. Он хочет еще виски, но мне лучше знать. Четырьмя обойдешься, говорю ему. Четыре — в самый раз.

Оглядываю Верзилу: черный-чумазый со своих дорожных работ, ну и, конечно, возмужал. Огромный, громоздкий такой мальчик-холодильничек, сложением похож на Энди, только что покрупнее. Футов шесть с тремя дюймами, могучие надбровные дуги припудрены дорожной пылью, борода лопатой, жирная черная шерсть на ручищах везде, кроме ладошек. На вид медлительный… Но не настолько, насколько раньше… топает своими говнодавами… Обрати внимание: на дорожных работах он в другой обувке, а сейчас их нацепил… и штаны толстые, и каска… А вот тут просчетец, малютка Верзила. Я не собираюсь прошибать тебе голову — но легко могу сбить на глаза твой котелок, хоть самую малость… и эта «бухлососка» в зубах, из хозяйства Тедди.

(Питекантроп в свитере сделал ознакомительный круг по рингу, прежде чем схлестнуться с Хэнком. Тот же продолжал потягивать виски и после появления своего соперника — питекантропа и чрезвычайно одаренного на вид костолома.) Угу, четыре — почти в самый раз. (Братец Хэнк даже не глянул на зверя, пока тот рыскал по арене.) Довольно скоро Верзила навострил свои говнодавы в нашу сторону… (И даже когда тот подошел к нам и бросил вызов, Хэнк притворился, будто несказанно удивлен его появлению.)

— Эй, какие люди! Верзила Ньютон! Ну, рассказывай, детка. Даже не видел, как ты вошел… — Черт, да я рассмотрел каждый грязный дюйм из всех его девяноста квадратных футов… и вот мы болтаем, как школьники. (И с дружелюбием старых бешеных волков они приветствуют друг друга улыбочками и рукопожатием.) — Сто лет тебя не видел, Верзилушка. Как ситуация на дорогах? Строятся? — Спрашивается… малыш видит? (И тогда, в преддверие собственно схватки, Хэнк мельком глянул на меня.) — Да так, ничего себе… А ты как, Ньютон? Как папочка? — Он видит, спрашивается, что Верзила тяжелее моего на добрых тридцать, а то и сорок фунтов? (У Хэнка на лице играла легкая-легкая тень усмешки, а зеленые глаза снова задали тот же вопрос: «Хочешь посмотреть, как лесные ребята утрясают свои дрязги?») — Ага, розовый тебе очень к лицу, Верзилушка.

(И тут мне стало совершенно ясно: Хэнк хочет, чтоб я воочию убедился, какая кара ждет меня, если буду упорствовать в своих подкатах к его жене. ВИДИШЬ? Я ЖЕ ГОВОРИЛ. БЕГИ ПОКА ВРЕМЯ ЕСТЬ! Моя паранойя была вознаграждена.)

Я похлебываю виски и болтаю с Верзилой, будто мы с ним закадычные кореша.

— В лавку Харви давно не захаживал, Верзила? — Верзила — парень неплохой. Видишь, Ли? На самом деле, если вдуматься-то, я ставлю его куда выше, чем три четверти этого сборища ниггеров. — В последнее время я совсем зашиваюсь, Верзила. Да ты слышал, небось… никаких

шансов выбраться на гонки. — Видишь, Ли? Видишь? Он чертовски крупнее того придурка, что сегодня чуть было не растворил тебя в морской водичке… — Угу, весь в делах, аки пчела. Но я рад тебя видеть, определенно. — Хм. Опять это безумное чувство: какой-то буйвол собирается вышибить мне мозги, а меня тянет поиграть с ним в дочки-матери. — Да, Верзила, много еще зайцев нестрелянных, много дров неломанных… — Но ты видишь, Ли? Я не удираю от него в море, мне насрать, какой он крупненький: он может надрать мне задницу, но в море не загонит! — Ах, Верзила, ну не будь ты занудой… — Безумное чувство. Мне приходится постоянно напоминать себе, что он мечтает вбить мои зубы мне же в глотку, а то б я, наверно, обнял его, как лучшего друга. — Ну ты же знаешь, как любит старина Флойд из мухи делать слона. Я не лишил тебя работы. На самом деле я слышал, они там, в «TЛB», ужом на сковородке вертятся без рабочих рук. А еще я слышал, тут какие-то парни стачку замутили или что-то вроде. Не в курсе? — Посмотри, Ли. Думаешь, я побегу от него, каким бы он охеренно насрать каким здоровым ни был? И будь он самым закадычным моим корешком — думаешь, я не сверну его корявую шею? А он — разве не страждет свернуть мою? — Хочешь — можешь устроиться на лесопилку, Верзила. — Разве все они — Смотри, Ли! — не страждут свернуть мне шею? — Хотя, конечно, если ты по любви машешь кайлом… — Ты думаешь, меня напряжет пустить юшку из пары-тройки носяр — Смотри, Ли: он может взгреть меня, но напугать, обратить в бегство — кишка тонка! — в порядке самообороны? Даже — распрекраснейшему другу? — И не говори, Верзила, какая жалость… — Мне приходилось напоминать себе… А если слабо ему обратить меня в бегство — то и взгреть по-настоящему слабо, усекаешь? Думаешь, меня запарит грохнуть-растерзать упертых ублюдков? Хоть хороших приятелей, хоть разных? Я им кое-что задолжал — это самое мое безразличие, понимаешь? Все эти добрые люди пришли послушать, с каким хрустом мне перешибут хребет! — …ну, если уж ты так на это смотришь, старина Ньютон, то я завсегда к твоим услугам.

(Хэнк встал, до странности мирный, и отдал сопернику право первого удара. От которого тот едва не аннигилировался. Его подбросило над барной стойкой и впечатало в нее головой со смачным деревянным хрустом. Он упал на колени БЕГИ ДУРАК! БЕРЕГИСЬ! и этот Верзиньютон набросился на поверженного прежде, чем тот успел подняться…) Видишь, Ли? Каждый чумазый писклявый сопливый хереныш каждая паршивая визгливая блядина каждое тупое грязное рыло — все осуждают меня, Меня, Ли, ты видишь? (на этот раз убойный удар в скулу швырнул Хэнка лицом на пол) это мудачье собственные ботинки обоссать без посторонней помощи не в состоянии я виноват — О господи, Ли, ты видел? (и из этого положения он поворотил голову ко мне — БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! — будто бы желая убедиться в моем присутствии) все орут растопчи его растопчи упрямого долбоеба — О господи, Ли (Он смотрел на меня с пола, откинув голову, и теперь вопрос его горел лишь в одном зеленом глазу — БЕРЕГИСЬ БЕГИ! — другой заливало кровью…) и орут убей его потому что я не побегу козлы вонючие Ли, ты, уродец! (…и, прежде, чем я сумел осмыслить — от шума ли, выпитого ли пива, а может, хотел, чтоб ему еще врезали — БЕРЕГИСЬ, ХЭНК! — я услышал свой голос, кричавший слова ободрения в одну глотку с Джо Беном — ВСТАВАЙ, ХЭНК, ВСТАВАЙ ВСТАВАЙ ВСТАВАЙ!) сучьи козлы думаете мне не похер дайте мне мой кусок злобы! вас Ли ты видишь я могу (и он, будто ждал лишь моей команды, поднялся ВСТАВАЙ исходя кровью ХЭНК ХЭНК и ужасающим боевым кличем…) ВЫ выдумаете ненависть не похер пожалуйста им! разочарую бегством? (…в подтверждение того, что он ХЭНК ДАВАЙ ХЭНК ХЭНК! — до мозга костей такой же первобытный…) пожалуйста ненависть! похер ли вам? сучьи козлы! (как тот питекантроп) МАТЬ ИХ так похер? УБЕЙ ИХ! (… и даже более одаренный — ДАВАЙ ХЭНК ДАВАЙ — костолом!) дайте мне СУКИ насмерть ДАВАЙ ДАВАЙ ДАВАЙ!..

Грозовой фронт утихомирился, оставив в боевом охранении контуженную черную хмарь, что судорожно мечется с гор в долину и обратно. Старый дранщик понуро бредет вверх по тропинке от гаража к своей хижине, даже не озаботившись прихватить ящик вина…

Ли едет домой на заднем сиденье джипа, Джо Бен рулит молча. Пикап они оставили у дома Джо на попеченье Джен. Хлещет хаотичный дождь, а Ли подставляет лицо остаточному хэллоуинскому ветру в надежде, что тот продует мозги от пива и виски, выпитою после схватки.