Порт-Артур (Том 2)
Шрифт:
Первым высказал свое мнение флагманский артиллерист лейтенант Кетлинский:
– Я полагаю, что при наличных повреждениях нам до Владивостока не добраться и необходимо вернуться в Артур.
– Сейчас попасть туда еще труднее, чем во Владивосток, так как на подступах к нему нас ожидают десятки японских миноносцев, от которых мы не сможем ни уйти, ни отбиться, - возразил минный офицер лейтенант Пилкин.
– Остается одно - пробираться в нейтральный порт, там починиться насколько возможно и затем идти во Владивосток, - решил Шумов.
– Но это -
– Честь Андреевского флага не позволяет нам принять такое позорное решение.
– Что же вы предлагаете?
– спросил Шумов.
– Немедленно идти на соединение с остальной эскадрой.
– Это невозможная вещь, - вмешался поднявшийся на мостик старший механик Корзун.
– В левой машине снарядом погнут гребной вал, в передней кочегарке выведены из строя все котлы, трубы разрушены. Тяги нет, это вызывает огромный перерасход угля. Мы не можем давать больше тридцати оборотов в минуту, то есть иметь ход свыше шести-семи узлов при самой напряженной работе кочегаров. Уж по одному этому мы не в состоянии ни догнать нашу эскадру, ни уйти во Владивосток. Нам остается одна дорога - в нейтральный порт Хорошо еще, если нам туда удастся добраться.
– Вы всегда, Алексей Владимирович, любите псе представлять в мрачном свете, - возразил Ненюков.
– Факты, дорогой Дмитрий Васильевич, вещь упрямая.
Постепенно на мостике собрались и другие офицеры броненосца. Завязался горячий спор. Молодежь была за Ненюкова и настаивала на возвращении в Артур, если нельзя идти во Владивосток. Более пожилые находили целесообразным уход в нейтральный порт.
– Зайдем в Циндао. По правилам нейтралитета, существующим там, корабль любой воюющей страны может в порту починиться, пополнить запасы угля и продовольствия и затем продолжать свой путь, - предложил лейтенант Щетинин, размахивая забинтованной рукой.
Это мнение примирило всех. Решено было по способности двигаться в Циндао, расположенный на юге Шантунгского полуострова. До него оставалось около ста двадцати миль.
– Самая главная наша задача сейчас - это скрыться от японских миноносцев.
Поэтому прежде всего необходимо произвести возможно большее затемнение броненосца. В случае же обнаружения противника не открывать боевых фонарей и вести огонь лишь в крайности, уклоняясь от мин изменением курса, - отдавал распоряжения Шумов.
Сухой и педантичный, он не пользовался любовью ни команды, ни офицеров.
Но за истекший день он проявил столько хладнокровия и мужества в самые трудные минуты боя, что сразу приобрел авторитет у своих подчиненных.
– Есть, есть, - обрадованно ответили офицеры и разошлись по своим местам.
В то время как артиллеристы с обоих бортов усиленно вглядывались в окружающую темноту, остальные матросы, как могли, приводили в порядок все, что было возможно при отсутствии света. Палубы очищались от загромождавших их обломков, вместо снесенных трапов наскоро
На перевязочном пункте два врача едва успевали перевязывать раненых.
Больше половины раненых матросов вернулись в строй, и только человек пятнадцать были размещены но офицерским каютам и в адмиральской столовой.
Известие, что "Цесаревич" идет в Циндао, было встречено общим одобрением.
– Думал я, что наш старшой только и умеет, что жалкие слова говорить да под винтовку ставить. АН, оказывается, он очень даже башковитый командир, разглагольствовал раненный в обе ноги сигнальный старшина Мокин.
– Да, многие его за сегодня добром помянут, - заметил старший врач Шплет, перевязывая писаря Кутова.
– Можно ручаться теперь, что все наши раненые выживут, а у Гаврилова останется нога, - кивнул он на стонавшего рулевого с раздробленной ногой.
– Николе-угоднику свечку поставлю за старшого, ежели так будет, вашескородие, - прохрипел тот с трудом.
– Мне без ноги лучше не жить. Что я буду делать у себя дома? Жена да трое детей, я один работник в семье.
– Не волнуйся. Как придем в порт, тебя первого отправим на берег. Сложим кость и загипсуем. Через полтора месяца танцевать будешь, - улыбнулся младший врач.
– Федор Лукич, - обратился к нему Шплет, - побудьте здесь, а я пойду проведать Матусевича.
– И вышел в коридор.
Адмирал уже пришел в себя и стоически переносил боль. Он читал рассказы Мопассана, изредка громко смеясь. При этом он тотчас же начинал болезненно морщиться - тяжелое ранение в живот и ноги давало себя знать при малейшем движении.
– Как дела, дражайший эскулап?
– фамильярнодружески обратился он к вошедшему врачу.
– Плывем в Циндао, пока на море тихо и темно.
– Значит, Шумов молодцом справляется с делом?
– Офицеры им не нахвалятся. Матросы - и те добром вспоминают.
– Ишь ты! А еще два дня тому назад в Артуре мы с покойным Вильгельмом Карловичем думали его сменить как неавторитетного офицера. Как Николай Михайлович?
– осведомился он о командире "Цесаревича".
– Рана у него пустяковая. Другой бы на его месте и не выходил из строя.
– Тоже сюрприз. Считался он боевым командиром, а оказался мокрой курицей.
– Ваше самочувствие как, Николай Александрович?
– Больно, а так ничего. Жарок около тридцати восьми. Во всем виноват покойник адмирал. Ну какого, спрашивается, рожна он торчал на мостике и нас с собой держал? Сидел бы в боевой рубке, или на верхнем мостике, или даже на марсе. Все были бы если не целы, то живы. И я не валялся бы здесь как дурак.
Сколько времени мне придется лежать?
– С месяц.
Адмирал облегчил свою душу крепким морским слопцом и попросил дать ему марсалы.
– Выпьем за упокой души Вильгельма Карловича. Чудесный был человек.