Портартурцы
Шрифт:
— Опять это непредвиденное. Но где же Третьяков?
6
Когда Подковин возвратился, его немедленно позвали к командиру батареи.
— Видел начальника дивизии? Как на правом фланге? Расскажи подробней.
— С позиции раненые идут, только их немного. Крепостные пушки стреляют одиночно, но третья батарея нашей бригады, канонерка «Бобр» и батарея на Известковой горе сбили неприятельский левый фланг, так что японцы пушки побросали и в оврагах сидят. — Рассказав подробно о всем виденном, Подковин добавил: — Теперь все боятся за левый фланг, там японские канонерки помогают.
— Что говорят солдаты? Ты же разговаривал с ранеными.
— Окопы густо засыпают снарядами. Пушки ихние стоят на две версты от наших стрелков. Шрапнели — гуще ливня, но пока большого вреда нет. В окопах козырьки устроены, так что пули шлепают без толку.
Полковник Лапэров переглянулся со штабс-капитаном Ясенским.
— Комендант города Киньчжоу, капитан Еремеев, — продолжал Подковин, — храбрецом оказался. Тяжело ему было с кучкой солдат в городе. Но отступил он только по приказанию. Теперь он опять на левом фланге в самых передовых окопах бьется. Храбрый капитан, и до сих пор цел и невредим.
— Еще что солдаты рассказывали?
Подковин замялся.
— Говори, не стесняйся.
— Узнали, что я артиллерист, и спрашивают: почему на такой грозной позиции, как Киньчжоу, и так мало было хороших пушек?.. Почему они плохо укрыты? Почему снарядов мало запасли? Спрашивают, куда вы свои скорострелки запрятали? К окопам бы их, говорят, поближе... Давит, говорят, японец пулеметами и легкими снарядами…
— Хорошо, иди! Лошадь свою держи наготове. Могут быть срочные поручения.
7
Капитан Еремеев остался при десятой роте в передовых окопах северной линии. Это был «лоб» укрепленной позиции. Стрелки видели, как надвигаются на них полчища японцев. Неприятельские снаряды, непрерывно падавшие сверху, заставляли их прятаться. Едкий дым застилал поле обстрела. Своя артиллерия била изредка. Подкрепления не подходили.
— Что же это наши генералы забыли нас? — обратился к Еремееву унтер-офицер пятой роты. — Смотрите, за руслом реки, у самой воды усиленное движение японской пехоты. Щиты какие-то выставляют.
— Нет, не забыли, — улыбнулся Еремеев. — Выжидают. Какой толк сейчас набивать окопы людьми? Надо сохранить резервы, а затем в сумерках — в контратаку. Из всей дивизии на позиции, почитай, один пятый полк. Щиты же японские рассмотрим и сообщим в штаб.
Было коло четырех часов дня. При помощи бинокля Еремеев увидел на отмели ряд деревянных манекенов.
— Щиты для отвода глаз, — догадался он, — хотят обмануть нашу артиллерию. Кто легко ранен, того и пошлем с донесением.
Под прикрытием щитов, по грудь в воде, двигались японские солдаты.
— Огонь по головам неприятеля, левее щитов, — скомандовал Еремеев.
Вдоль берега моря от Тафашинских высот прогудел снаряд и ударил в щиты. Через пять секунд первая пара шрапнелей разорвалась левее, как раз над головами атакующих. Еще через три секунды восемь шрапнелей осыпали свинцовыми пулями весь отряд врага. Море вскипело, щиты стояли нетронутыми, как немые свидетели расстрела.
Солдаты пятой и десятой рот отчетливо видели гибель передних рядов наступающих. Но сзади подходили новые силы. Свои ружья и патронташи неприятельские солдаты держали высоко над головой. Издалека трудно было определить меткость стрельбы наших артиллеристов, но падающие в воду ружья японцев красноречиво говорили об этом.
Раненые и оставшиеся в живых японцы выползали на берег, но их пристреливали из нижних окопов охотничьи команды тринадцатого и четырнадцатого полков.
По воде наступал целый батальон с пушками. Полевая батарея Лапэрова, пристрелявшись, поражала врага. Японцы не могли быстро передвигаться по воде: живые спотыкались о мертвых, раненые барахтались. Волны прилива, налетая на берег, захватывали все большие и большие участки суши. Стрелки передовых окопов были в восторге. Несмотря на удушливый дым, не только здоровые, но и раненые воспрянули духом. Послышались шутки, солдаты подбадривали друг друга.
Капитан Еремеев ходил по окопу и говорил:
— Только бы до сумерек продержаться. Придут свежие роты, сменят нас, и батальоны бросятся в атаку. Полевые батареи ловко чистят. Сломим врага.
— Эх, кабы десятка четыре таких пушек, — с радостным волнением говорили солдаты.
— Батарея уже по японским крейсерам бьет! — закричал унтер-офицер.
Расстрел японского батальона, меткое попадание снарядов второй батареи в японские канонерки внесли замешательство в наступающие вражеские колонны. В окопах стало несколько легче. Канонерки и часть японских батарей направили свой огонь на Тафашинские высоты. Санитары приступили к перевязке тяжелораненых и переноске их в тыл. Пыль осела. С моря повеяло прохладой. Утомленные защитники вспомнили, что они целый день ничего не ели.
— Нет ничего хуже, как сидеть и от врага отбиваться. И кто эти крепости придумал?! Наступать куда лучше, — заявил фельдфебель. — Перво-наперво ты сам выбираешь, куда тебе вдарить. Об этом противник не знает и ждет атаки по всему фронту. Второе, ты свои пушки передвигаешь, а у противника они привинчены к одному месту.
— А третье, — подхватил ефрейтор, — человек в атаку пойдет сытым. Ох и жрать хочется, братцы!
Солнце опустилось. Основание Самсона погрузилось в легкую дымку. Выделялись овраги. Вершина горы была точно из меди. Отблески заката скользили поверх вздыбленной пыли, смешанной с пороховыми газами. Внизу, совсем близко от передовых окопов, было кольцо неприятельских батарей. Огненные языки выстрелов при потухающем дне казались длинными и зловещими.
8
Полковник Третьяков сразу же, в начале боя, пытался как можно точнее определить, куда направит неприятель свой главный удар. Более всего уязвимы фланги: правый — со стороны мелководной бухты Хунуэза, левый — со стороны русла речки, что течет южнее города Цзиньчжоу. Особенно беспокоил правый фланг. В случае его прорыва все значение позиции сводилось к нулю. Но и слева неприятель, оставив город с его толстыми стенами, мог сосредоточивать там резервы, а руслом речки пользоваться как наступательной сапой.