Портартурцы
Шрифт:
— Ваше превосходительство, — услышал Фок и, обернувшись, увидел подбегающего к нему поручика Глеба-Кошанского. Молодой офицер встал навытяжку, не переставая тяжело дышать:
— Рота капитана Фофанова оставила окопы… японцы на позиции… полк отступает… — Голос поручика дрогнул. — Смотрите, по склону стрелки. Вот донесение полковника Третьякова.
— Отдайте его моему адъютанту! — прохрипел генерал. — Бегущий полк — самое толковое донесение… Что делает там полковник?
— Он задерживает отступающих, собирает их, чтобы восстановить бой.
— Поздно! Поезжайте и скажите, чтобы вел полк прямо в Артур. Чтобы не задерживаясь… Беглецы! Лентяи… вшивое войско!
Офицеры с брезгливостью отвернулись от генерала.
— Кого он ругает? — спросил с дрожью в голосе посланец стоящего неподалеку поручика Музалевского.
— Солдат и нас, офицеров.
— Боже мой, что же это такое!
— Успокойтесь, поручик, вам предстоит серьезная задача — вернуться на занятую неприятелем позицию.
— Нами командует сумасшедший старик! — прошептал Глеб-Кошанский, вскакивая на лошадь. — Какое несоответствие… Угощение папиросами, шутки с солдатами— и ругань… Сумасшедший!
Адъютант Фока развернул донесение Третьякова и прочитал: «Неприятель сбил наш левый фланг, люди побежали. Я бросился их перехватывать и устраиваю на позицию».
— Какая беспомощная записка… «Я бросился»… Получена в 6 часов 40 минут, — прошептал адъютант и сделал на записке пометку карандашом.
Приказания об отступлении не было, но оно совершилось. Это было самое ужасное для начальника дивизии. Полное поражение! Час тому назад дело можно было повернуть в другую сторону, использовав превосходный резерв.
— История заклеймит меня. Оправданий не подберешь. — Фок поморщился и снова развернул телеграмму Стесселя:
«Сообщите свое решение, возможно ли удержать позиции? Если невозможно, то надо организовать обстоятельно отход: все орудия и снаряды, возможные для перевозки, пользуясь ночью и прекращением боя, спустить и погрузить на поезда; которые невозможно погрузить — надо испортить и посбрасывать. Пятнадцатый полк должен занять тыльную позицию у Наньгуалина, а шестнадцатый надо подвести к нему или двинуть по Приморской дороге на Сяобиндао и Меланьхе; пока бухты не обнажать. Отводить начать с резервов. С уходом шестнадцатого полка жители Дальнего могут выехать или пешком прибыть в Артур».
— Возможно… невозможно. Надо… или, если… трафаретное распоряжение. Ближе бы к бою, а не торчать в Артуре, вот что надо! — Фок сжал кулаки, шея его покраснела, — Спустить и погрузить на поезда… К чертовой матери спустить такое высшее командование! Как пареная репа. Хоть бы капля смысла! Даже на Тафашин для раненых нельзя продвинуть поезда.
15
Темнело. Непрерывно мигал огонь неприятельских батарей. Над Третьяковым разорвался стакан шрапнели. От пуль поднялись клубы пыли. Раздался крик. Полковник оглянулся и увидел своего горниста присевшим на землю.
— Держись за меня, я тебя уведу в блиндаж.
— Я сам… туда… я видел… люди бегут…
Через две минуты полковник, поддерживая горниста, спустился в блиндаж и — занялся перевязкой раненого. В блиндаж вбежал поручик Садыков:
— Японцы на наших батареях!
— Скорее к баракам! Резерв в действие! В штыки! Атаковать!
Это был вопль, после которого началась неразбериха, а за нею отступление пятого полка,
16
В пять часов вечера на нашем левом фланге началась ружейная перестрелка. Это обеспокоило подполковника Белозора, Он вызвал к себе батальонного адъютанта поручика Станкевича.
— У нас там что-то серьезное, пойдемте выясним положение дел. Смотрите, прошло полчаса, а ружейный огонь еще более усилился.
Белозор и Станкевич пошли вдоль окопов к перевалу. Впереди, у бруствера и ниже, падали снаряды. Разорвалась бомба. Подполковника отбросило и засыпало землей, поручика ранило в голову. В хаосе взрывов Белозор увидел пробирающегося к нему унтер-офицера.
— Ваше высокоблагородие, помогите удержать солдат в нижних окопах, там сподручнее встретить японцев в штыки.
Огонь на левом фланге стал затихать. Солдаты двенадцатой роты вернулись в нижние окопы. Прибежал посыльный и подал Белозору записку от Третьякова:
«Генерал Кондратенко поздравляет наш полк с отбитием неоднократных атак. Прокричать по этому поводу в окопах «ура».
— Семь часов вечера. Разогреть обед и приготовить чай. Я схожу к третьей роте, — сказал Белозор и вдруг услышал в стороне редута ожесточенный ружейный огонь.
— Боже мой, опять атака! — воскликнул подполковник и побежал на выстрелы. У окопа он встретил запыхавшегося солдата:
— Японцы флаг поставили, ваше высокоблагородие. Я от командира четвертой роты.
— Какой там флаг? Мы же все атаки отбили!
Так точно! Отбили начисто, а флаг есть без всякого сумления, ваше высокоблагородие.
Добежав до того места, откуда был виден редут № 3, Белозор остановился. На горе, в тылу наших окопов, за редутом № 8, развевался японский флаг. Вся местность была занята японцами, стрелявшими по четвертой роте. Заняв горку, солдаты отстреливались, продолжая в то же время стрелять вниз по свежим колоннам врага. Японцев на горе было очень много; переполнив окопы, некоторые, чтобы укрыться от огня четвертой роты, бежали к флангу. Большая часть неприятеля бросилась в атаку.
«Все переместилось, не поймешь, где наши, где враги, — подумал Белозор. — Положение критическое, особенно сейчас, к ночи. Но стрелки молодцы. С каким спокойствием они расстреливают японцев». Подполковник видел; груды японских трупов лежали по склону горы и возле окопов.
Японцы приостановили наступление. В это время люди пешей охотничьей команды, видя, что японцы у них в тылу, двинулись по рву того окопа, из которого отстреливалась часть четвертой роты. Смешавшись со стрелками, охотники помешали вести правильную стрельбу по противнику: из-за тесноты невозможно было повернуть винтовку. Японцы били наверняка. Вскоре из-за батареи № 4 показались новые колонны японских солдат. Кольцо врага смыкалось.