Портрет Алтовити

Муравьева Ирина Лазаревна

В голосе ее слышался сильный акцент.

– Очень, – отозвался доктор Груберт и осторожно спросил: – Вы откуда приехали, если не секрет?

– Из России.

– О, – сказал он, – а из какого города?

– Из Нижнего Новгорода, – улыбнулась она. – Не слышали, наверное, про такой город?

– Слышал, – удивился доктор Груберт, – и совсем недавно! Один мой знакомый пишет роман от лица женщины, которая якобы, если он не врет, жила в этом городе. Потом ей дали электрический стул за убийства.

– Нет, он не врет, – грустно, но по-прежнему спокойно сказала она. – Больше вам

скажу: я эту женщину знала, мы с ней работали в одной больнице. Это очень страшная история. У нее ведь – вам не сказал ваш приятель? – дети сгорели. Двое детей. Сели в машину, а машина взорвалась.

– Боже мой, что вы говорите!

– Да… После этого человека трудно судить, согласитесь. Я, конечно, не убийства оправдываю, но я хочу сказать, что после такого горя человек ведь уже сам за себя не отвечает. Кто знает, кем он становится, правда? Если, конечно, жить остается…

Она, видимо, пожалела, что позволила больному вовлечь себя в такой серьезный разговор, и опять улыбнулась.

– Поправляйтесь, пожалуйста. Давление у вас как у младенца, температура нормальная. Слава Богу, все позади…

– Кроме того только, что впереди, – скаламбурил он. – Вы сегодня до каких?

– До одиннадцати. А завтра не работаю. Сыновья приедут. Если им можно верить.

– Большие у вас сыновья?

– Двадцать три и девятнадцать. Для меня – маленькие.

От ее лица, рук, голоса шло тепло, глубокое и ровное, похожее на то, которое идет из закрытой, хорошо прогревшейся печи, и доктор Груберт чувствовал, что еще немного – и он провалится в сон, настолько ему было приятно.

– Как вас зовут?

– Элла.

– Вы еще зайдете ко мне поговорить? До Нового года?

– О чем? – спросила она, улыбаясь.

– О жизни, – шутя, ответил он, – о смерти не стоит.

– Не стоит, – согласилась она, – тем более что это нечестно.

– Почему?

– Потому что это все равно что говорить о человеке, которого ты ни разу не видел. Он ведь может оказаться каким угодно, правда? Совсем не таким, каким ты его себе представляешь.

Она опять улыбнулась, вышла и слегка притворила за собой дверь.

«Интересно, замужем она? – подумал доктор Груберт. – Если замужем, то кому-то повезло. Какая спокойная! И неглупая, судя по всему».

Он вспомнил о том, что Ева ничего не знает о его операции, но в нем самом мысль о Еве вызвала моментальную тревогу.

Доктор Груберт представил на ее месте медсестру с золотистыми волосами, и тревога тотчас утихла.

«Даже хорошо, что она не подходит, – пробормотал он. – Что бы я сейчас объяснял ей? А если бы она при-ехала сюда, это было бы некстати. Майкл ведь здесь».

Майкл действительно стоял рядом с кроватью.

– Как ты вошел? – встрепенулся доктор Груберт. – Я и не слышал!

– Он всегда входит одинаково, – с порога сказала Николь, – всегда одинаково. Как ангел.

Доктор Груберт заметил, что она раздражена.

– Где вы поселились?

– Пока нигде, – сухо ответила Николь. – Бегаем от моего жениха. Как зайцы.

– Он извелся, – пробормотал Майкл. – Так тоже нельзя.

– Он извелся! – запылав всем лицом, крикнула Николь. – А я? Мы же собирались

слетать в Лас-Вегас, чтобы там расписаться! Вместо этого вторую ночь ночуем в машине, а умываемся в «Макдоналдсе»!

– Да, я собирался, – сказал Майкл, – но чем больше я об этом думаю, тем… Ну, не получается.

– Пошел ты к черту! – вскрикнула вдруг Николь. – К черту! К черту! Я надеялась, что ты меня любишь, что я тебя вылечу, но ты действительно… – Она не могла найти слово. – Бесплотный дух, и не кровь в тебе течет, а вода! Хватит с меня! Хватит, ты слышишь?

– Мы потом поговорим, – попросил Майкл. – Сейчас не надо.

– Отчего же? – стиснув руками лоб, прошептала Николь. – Я ведь понимаю, что все время обманываю саму себя. Я все время говорю, говорила, вернее, что ты нужен мне такой, какой ты есть, то есть не такой, как все остальные, – а как дошло до дела, я поняла, что мне нужно то же самое, что и любой другой женщине! Скучно мне с ангелом! Плохо мне! Господи, какая я дура! Я терпела Роджерса, потому что Роджерс дал мне возможность не думать о деньгах и бегать за тобой как собачонка! Вот я и терпела! Да, это правда, Роджерс покупал меня! Ну и что? Всех покупают!

– Неправда, – сказал Майкл, – ты терпела Роджерса, потому что знала, что я не могу так чувствовать… Так выделять тебя из всех, как он. Тебе нужно было быть для кого-то самым главным… Центром всего…

– Мне? – захлебнулась Николь. – Ну, знаешь!

Она изо всех сил хлопнула дверью, и каблуки ее, как чечетка, прогрохотали по коридору.

– Она сейчас вернется, – сказал Майкл.

– Так ты не женишься?

Майкл опустил голову.

– Я не знаю. Я чувствую, что ее нужно спасать. Но и его… Его тоже нужно.

– Кого? Роджерса? Но Майкл! Какое тебе дело до Роджерса?

Николь тихо вошла в палату и как ни в чем не бывало села на свой стул.

– Извините меня, – пробормотала она, и доктор Груберт поразился тому старательно-кроткому выражению на ее красивом лице, которое бывает у собак, когда они чувствуют себя виноватыми.

Светловолосая Элла вкатила столик с аппаратурой.

– Маленькая проверка, – она мягко улыбнулась, – подождите, пожалуйста, в коридоре.

Доктор Груберт опять почувствовал это райское, как, усмехнувшись, подумал он, тепло ее голоса.

– Ваш сын, – сказала Элла, налепляя ему на грудь холодные присоски, – очень мне кого-то напоминает.

– Вы бывали в Вашингтоне? – спросил доктор Груберт. – Там есть один портрет Рафаэля…

– Нет, я не знаю. И он мне не портрет напоминает, а кого-то…

Она помолчала.

– Вспомнила, – вздохнула она. – Мальчика Гришу. Сына моей соседки по Нижнему Новгороду. В детстве он был как ангел. Кудри такие. Как у вашего. А потом вырос, начал спиваться. Наследственный алкоголизм. У него и отец от алкоголя умер. Пришло время в армию. Там, в России, это ведь не добровольно, не так, как здесь. У него уже девушка была. Невеста. На шестом месяце беременности. Май, тепло, окна все открыты. Квартира на восьмом этаже, много народу. Все пьяные. У нас, когда в армию провожают, пьют неделю. Он сел на подоконник, равновесие потерял и свалился. Восьмой этаж, высоко. Убился насмерть.