Портрет леди

Джеймс Генри

– Генриетта не ближайшая моя подруга, но мне она нравится, несмотря на все свои недостатки.

– Отлично, – сказал Ральф. – Боюсь, мне она не понравится, несмотря на все свои достоинства.

– Погодите – дня через три вы влюбитесь в нее.

– И увижу собственные любовные письма в «Интервьюере»? Никогда! – воскликнул молодой человек.

Наконец прибыл поезд, и по ступенькам уверенно спустилась мисс Стэкпол, которая, как и предупреждала Изабелла, оказалась очень хороша собой: пухленькая, среднего роста блондинка, с круглым лицом, маленьким ротиком и стройной фигуркой; ее каштановые локоны были собраны на затылке, а распахнутые глаза имели удивленное выражение.

Самой примечательной чертой ее наружности была странная неподвижность взгляда, который Генриетта вперяла во все, что попадалось на пути, причем делала она это не вызывающе, не дерзко, но с сознанием своего права. Так же воззрилась она и на Ральфа, который был несколько сбит с толку грациозностью и привлекательностью мисс Стэкпол; ему стало казаться, что будет не очень-то легко не расположиться к ней, на что он настроился. На Генриетте было прекрасное серебристо-серое платье, и Ральф отметил, что она выглядела совершенно безукоризненно – с головы до пят. Она и говорила чистым, высоким голосом, неглубокого тембра, но громким; когда она вместе со своими спутниками уселась в экипаже мистера Тачетта, выяснилось, к немалому удивлению Ральфа, что она вовсе не болтушка. Однако на вопросы Изабеллы, к которой рискнул присоединиться и молодой человек, она отвечала очень точно и ясно; и позже, в библиотеке Гарденкорта, разговаривая с мистером Тачеттом (его супруга не посчитала необходимым спуститься), во всей полноте проявила свое умение вести беседу.

– Мне хотелось бы услышать, кем вы себя считаете – англичанами или американцами, – сказала мисс Стэкпол. – Тогда я буду знать, как мне с вами разговаривать.

– Говорите с нами как пожелаете, все благо, – великодушно ответил Ральф.

Она остановила на нем свои глаза, и чем-то они напомнили ему крупные блестящие пуговицы. Казалось, он видит в них отражение окружающих предметов. Пуговице вряд ли свойственно иметь человеческое выражение, но все-таки Ральф, будучи очень скромным человеком, смущался под взглядом мисс Стэкпол и испытывал чувство неловкости. Стоит, правда, добавить, что это чувство, после того как он провел с ней день или два, заметно ослабло, хотя полностью так и не исчезло.

– Полагаю, вы не собираетесь убеждать меня, что вы – американец, – сказала она.

– Ради вашего удовольствия я буду англичанином. Или даже турком!

– Если вы способны на такие превращения, прекрасно, – отозвалась мисс Стэкпол.

– Я уверен, вы все понимаете, и принадлежность человека к какой бы то ни было национальности вам не преграда, – продолжал Ральф.

Гостья внимательно посмотрела на него.

– Вы имеете в виду иностранные языки?

– Языки здесь ни при чем. Я имею в виду дух… некий гений нации.

– Не уверена, что понимаю вас, – сказала корреспондентка «Интервьюера». – Но думаю, что к тому времени, как я покину Гарденкорт, с этим будет лучше.

– Таких людей, как кузен, называют космополитами, – заметила Изабелла.

– Это значит, что в нем ото всех понемножку и почти ничего от кого-то одного. Должна сказать, я считаю, патриотизм сродни милосердию – он начинается у себя дома.

– А где начинается «дом», мисс Стэкпол? – спросил Ральф.

– Не знаю, где он начинается, но знаю, где заканчивается. Далеко отсюда.

– А здесь вам не нравится? – спросил мистер Тачетт своим мягким, спокойным, невинным старческим тоном.

– Сэр, моя точка зрения еще не определена. Я словно сдавлена. Особенно я это чувствовала при переезде из Ливерпуля в Лондон.

– Вероятно, вы ехали в переполненном вагоне? – предположил Ральф.

– Да, но он был набит друзьями – я ехала с группой американцев,

с которыми познакомилась еще на пароходе, милейшие люди из Литл-Рока, штат Арканзас. Несмотря на это, я чувствовала себя стесненной. Словно что-то давило на меня. Не могу сказать, что это. С самого начала я чувствовала, что здешняя атмосфера мне чужда. Но я думаю, мне удастся создать свою собственную. Природа здесь необыкновенно привлекательна.

– А мы-то все как прекрасны! – сказал Ральф. – Подождите немного, и вы убедитесь в этом сами.

Мисс Стэкпол выразила полное расположение ждать и, очевидно, была готова надолго обосноваться в Гарденкорте. По утрам она была занята литературным трудом, но, несмотря на это, Изабелла много времени проводила с подругой, которая, выполнив намеченную на день работу, жаждала общения. Изабелле скоро представилась возможность попросить ее воздержаться от того, чтобы отдавать в печать свои впечатления от пребывания в Англии, – уже на второй день после приезда мисс Стэкпол она обнаружила подругу за работой над статьей для «Интервьюера». Заглавие (написанное четким, аккуратным почерком, который наша героиня помнила еще со школьных времен) гласило: «Американцы и Тюдоры – взгляд из Гарденкорта». Мисс Стэкпол без зазрения совести предложила прочитать статью подруге, но та решительно заявила протест.

– Ты не должна этого делать. Тебе не следует описывать здешнюю жизнь.

Генриетта, по своему обыкновению, уставилась на нее.

– Почему? Людям как раз это и интересно. И здесь очень мило.

– Здесь слишком мило, чтобы быть описанным в газетах. Да и дяде это не понравится.

– Вот еще глупости! – воскликнула мисс Стэкпол. – Все потом всегда бывают довольны.

– Дядя не будет доволен. И кузен тоже. Они сочтут это нарушением законов гостеприимства.

Ничуть не смутившись, Генриетта очень аккуратно вытерла перо – она всегда держала при себе элегантный наборчик специальных принадлежностей – и убрала рукопись.

– Конечно, если ты против – я подчиняюсь. Но так и знай: я жертвую отличной темой.

– Есть множество других тем. Их полно вокруг. Мы будем ездить на прогулки, и я покажу тебе множество прекрасных пейзажей.

– Пейзажи не по моей части. Мне интересны только люди. Ты же знаешь, Изабелла, меня интересуют социальные вопросы, и так было всегда, – сказала мисс Стэкпол. – Я собиралась показать кое-что на примере твоего кузена-американца, переставшего быть американцем. Сейчас большой спрос на эту тему, а твой кузен является превосходным образцом. Следовало бы проучить его за это со всей суровостью.

– Да ты бы просто убила его! – воскликнула Изабелла. – И не суровостью, а тем, что он был бы выставлен на всеобщее обозрение.

– Что ж, я бы с удовольствием слегка прищучила его. И твоего дядю тем более. Он кажется гораздо более благородным – все еще стойкий американец. Грандиозный старик. Не понимаю, как он может возражать против того, чтобы я воздала ему должное.

Изабелла удивленно смотрела на подругу. Ей казалось очень странным, что в человеке, к которому она испытывает большое уважение, может уживаться столько противоречий.

– Бедная моя Генриетта, – сказала девушка, – ты не понимаешь, что личное, то, что глубоко в себе, нельзя выставлять напоказ.

Мисс Стэкпол сильно покраснела, и на мгновение ее яркие глаза стали влажными; а Изабелла еще больше изумилась: сколько же в ее характере несовместимых черт!

– Ты очень несправедлива ко мне, – с достоинством произнесла Генриетта. – Я никогда ни слова не написала о себе!

– В этом-то я уверена. Но мне кажется, по отношению к другим нужно быть такой же сдержанной!