Портрет незнакомца. Сочинения
Шрифт:
Почему не пошел Бирнамский лес?
Солженицын писал о Бирнамском лесе — он считал публикацию «ГУЛага» и письма «Жить не по лжи» именно такой приметой грядущего возмездия.
Но Бирнамский лес не пошел. Никаких перемен в нашей стране после этих публикаций не произошло.
Почему?
Скорее всего потому, что возмездие к нам придет извне.
Но разве война между нами и Китаем исторически неизбежна? Неужели предстоит воевать из-за каких-то психологических выкладок о нашей «вине» перед китайцами, о возмездии за преступления, о страшных тенях кровавого прошлого, перенесшихся во времени и пространстве и воплотившихся в некрупных людях с раскосыми глазами? Не слабоваты ли такие доводы перед судом рационалистической критики?
Что ж, попробуем подойти к проблеме рационалистически.
Китай к войне толкают многие факторы.
Вся полнота власти — и политической, и экономической, и юридической, и военной, и всякой иной — принадлежит в Китае партийному аппарату. Принадлежит безраздельно и бесконтрольно. Опирается эта власть на террор, существует (и может существовать) только в условиях более или менее полной безгласности, цензуры, страха и лжи. Ложь особенно важна. Самая тщательно охраняемая государственная тайна — это тот факт, что все, напечатанное в газетах, заявленное официально, все, что сообщено гласно, есть ложь, в лучшем (или это в худшем? запутаешься тут!) случае — полуправда. Народ при такой информированности не может разобраться в реальности, реальность от него скрыта, а те одиночки, которые все-таки пробиваются сквозь страх и ложь и улавливают очертания реальности, не могут поделиться увиденным ни с кем, не могут даже дать понять никому, что они что-то там уловили.
А реальность — вот она, простая, наглядная. Кто владеет фактически, а не на бумаге заводами, фабриками, землей, всеми средствами производства? Кто — хозяин, определяющий, что, где, как и сколько производиться? Высший аппарат коммунистической партии Китая. Кто диктует рабочим, крестьянам и служащим условия найма, работы, труда? Он же. Кто устанавливает размеры заработной платы, кто распределяет доходы, кто определяет расходы? Он же. Кто распоряжается прибавочной стоимостью? Он же.
Может быть, власть находится в руках всей партии? Нет! Правит только ее чистый аппарат, только та ее часть, освобожденная от всяких других забот и работ, которая никак прямо не связана ни с производством, ни с управлением им (прямо связан наемный аппарат управления, приказчики: директора заводов, начальники цехов, министры и тому подобные работники), которая имеет одну-единственную функцию — сохранять себя как власть, одну цель — сохранять себя как власть, единственную жажду — сохранять себя как власть, одну заботу — через власть получать блага от работы промышленности, сельского хозяйства, массовой культуры.
Это ядро паразитов и тунеядцев хорошо замаскировано — и внутренней иерархией, при которой высшие органы власти работают в глубочайшей тайне, а главный вождь — существо священное, как индийская корова, и незначительными перемещениями власть имущих с места на место, сверху вниз, снизу вверх — эти перемещения заметны хорошо только в кризисные моменты борьбы за власть — и сворой челяди, и коррупцией, и многочисленностью той организации, которую они называют партией и которая есть просто акционерное общество по эксплуатации Китая, и, наконец, полной безгласностью. Наверное, все приемы маскировки и не перечислить. Важно, что рядовые члены партии, рядовые акционеры живут хоть чуть-чуть, но лучше, чем вовсе беспартийные — за свою одну акцию власти (принадлежность к акционерному обществу, то бишь к КПК) хоть лишнюю пачку сигарет урвут себе.
Вот это ядро хозяев (по Оруэллу — внутренняя партия) и владеет Китаем. И никому оно власть не уступит — водородными бомбами свой собственный народ засыплет, но не уступит. К тому же хозяева быстро создали внутри страны такие условия, что лишили народ каких бы то ни было средств не то что борьбы с акционерами, а и простейшего разномыслия. И получилась вполне для хозяев надежная ситуация в стране, этакая консервная банка — и в ней хозяева могли бы чувствовать себя в безопасности на века. И впрямь — медленные внутренние процессы разве что через столетия разрушили бы такую гениальную общественную систему, новый вид эксплуатации человека человеком — небольшая часть общества эксплуатирует все общество.
Но — существует внешний мир, и в нем, в самом факте его существования заложена смертельная угроза для власти хозяев-паразитов, для ядра акционеров. Из этого внешнего мира доносятся сведения, мысли, слова, разрушающие маскировку, разоблачающие ложь: там, во внешнем мире, успешно действуют другие общественные системы; там люди живут богаче, свободнее, достойнее…
Да, все относительно в мире. Относительны и понятия о свободе, богатстве, личном достоинстве. Еще в те времена, когда наши журналы печатали восторженные статьи «специалистов по Китаю» о замечательных достоинствах поэзии Мао Цзедуна, встретились наш соотечественник, мой знакомый, и случайно оказавшаяся в СССР китаянка — знакомый не называл ее имени: вдруг ихняя КГБ и через столько лет найдет ее и слопает, кто ей тогда поможет — не Ян ли Мюрдаль, автор апологетических книг о современном Китае, напоминающих опусы Барбюса и Фейхтвангера? Знали они друг друга давно, еще до 1949 года жила она в СССР, дружили крепко. Первое движение русского человека — накормить чужестранца, особенно если он приехал из страны, где по слухам живут впроголодь. Домой к нему идти китаянка отказалась, повел он ее в окраинное кафе — опять-таки не пожелала она кормиться в центре города. Они шли по улицам, он ее расспрашивал о жизни, о делах, она — его, и вдруг он заметил, что он отвечает на все ее вопросы, а она не только почти ничего ему не рассказывает, но еще как-то встревоженно по сторонам озирается.
Поели они, чуть-чуть выпили, китаянка показывает ему фотографию трехлетнего ребенка. Странно как-то сидит ребенок — мешком. Он спросил, в чем дело.
— Кости не крепнут, — объяснила китаянка. — Недоедание.
— Что же ты не написала! — возмутился наш соотечественник. — Я бы посылки посылал!
— Что ты, что ты! — замахала руками китаянка. — Они бы меня сразу в деревню сослали! Потому и держат, что замену мне, как специалисту, найти не могут. Нельзя посылку!
И с горечью понял мой знакомый, что в глазах китаянки он — житель свободной и богатой страны, что у нас друг с другом хоть разговаривать можно — если не о всем до конца безопасно, то о многом. Больше же всего, говорил он мне, его поразила не относительность понятий о богатстве и свободе, а это вот «они». Когда-то Кювье одной косточки хватало, чтобы ископаемое восстановить в точности — так и нам, русским, в отличие от Фейхтвангеров и Мюрдалей, одной детальки достаточно — вроде «они» и ужаса при мысли о посылке для голодающего ребенка, — чтобы все социальное чудовище представить себе как оно есть с головы до пят: от ядра грабительского общества («они») до каторги («сослали бы») и ее маскировки («в деревню»). Насколько страшна эта каторга, что лучше пусть ребенок голодает, чем рисковать получать посылки из-за границы; а, впрочем, дойдут ли посылки — это уже мы из своего опыта догадываемся о подконтрольности почты, о слежке, о доносах. Вот она думает, эта китаянка, что заменить ее некем! А мы-то давно выучили, что незаменимых людей нет (среди подчиненных, конечно, не среди начальства, там чем выше, тем незаменимее).
Да, все относительно в мире. Да, живут люди в нашей стране и побогаче, и посвободнее, и подостойнее, чем в Китае. А это разве не страшная опасность для тамошних правителей? А еще более богатая, свободная и достойная жизнь в Америке? В Японии? В Австралии? В Канаде? В Англии? Как эти-то страны справились с голодом, с нищетой, неграмотностью, бескультурьем без массового поедания друг друга, без террора, без — страшно и выговорить! — коммунистической партии во главе с Мао Цзедуном и Хуа Гофэном, великими вождями и учителями? Хорошо, те «передовые», «западные», а — Япония? Это как объяснить? Вдруг подданные узнают, спрашивать начнут, еще того хуже — задумаются? Да уничтожить их, эти страны, эти другие системы, чтобы и соблазну не было, в одну веру всех на земле обратить, под одну систему подвести! И тогда везде будут повиновение и страх, везде будет — как в Китае. Тогда никакой угрозы вечному царствованию «кадров» не останется. И в первую очередь нужно, конечно, раздавить ближайшего, который самый главный соблазн представляет — Советский Союз, Россию. Потому главный, что впереди он, а было в нем то же, что и в Китае сейчас, было — да не стало. Опаснее всего для китайских вождей этот пример — и лозунги те же, и система по сути та же, а жизнь уже посвободнее.
Китаю при сохранении в нем нынешней системы не удастся до конца XX столетия сколько-нибудь существенно повысить жизненный уровень населения, не удастся удовлетворить до сытого благодушия «ядро» акционеров, трутней, тем более — всю активную часть акционерного общества. Понятно, что ненависть этого «ядра» к России основана на глубокой необходимости для китайского правящего класса уничтожить внешнюю опасность своему существованию; уничтожить даже в том случае, если Россия не будет предпринимать ничего враждебного по отношению к Китаю, а будет просто существовать как заразительный пример. Конфликт этот исторический, он хорошо показывает, что ждет человечество в случае распространения таких систем, как в Китае — его ждут новые войны, новая враждебность между странами.
Разрешить конфликт между Китаем и СССР может либо упадок России до уровня Китая, либо подъем Китая до уровня России, либо изменение в одной из этих стран общественной структуры.
Конечно, не только Россия — бельмо на глаз у китайских «кадров». Они ненавидят и США, и Англию, и Японию, а и Канаду, они ненавидят весь развитый мир (развивающийся им пока не соблазн и не в угрозу).
Удивительным образом замаскированные системы все о себе так или иначе выбалтывают — нужно только просто читать то, что ими о себе пишется, а не хитроумничать вокруг написанного. И в документах времен «культурной революции» мы неоднократно встречаем эту мысль — о сгибании всемирной выи под ярмо идей Мао Цзедуна.