Портрет смерти. Холст, кровь

Макеев Алексей Викторович

В пять часов дня, когда мы с Варварой сидели в «каюте» и думали думу, к нам вошли двое штатских.

– Попались, – скривилась Варвара.

– Одиннадцатая заповедь, – вздохнул я. – Не попадайся.

– Сержант уголовной полиции Луис Габано, – на ломаном, но понятном русском представился один из визитеров, смуглый мужчина лет тридцати пяти, с пушком волос на макушке, открытым неглупым лицом. – Вынужден оторвать вас от важных дел, господа. Полковник Конферо желает видеть вас в полицейском управлении. Просьба следовать за нами. Машина у подъезда.

– Потрясающе, – пробормотал

я. – Хочу представить, чтобы сержант полиции в провинциальном российском городке свободно изъяснялся по-испански.

– Я думаю, легко, господин Раевский, – учтиво отозвался сержант, – имей сержант полиции жену-испанку. Мою супругу зовут Вера Филиппенко, она работала официанткой в Барселоне, и пока мы не познакомились, очень жалела, что уехала из Красноярска.

Нас провезли на «Пежо» через белокаменный городок, выгрузили у белокаменного здания с колоннами напротив парка с пышными рододендронами, сопроводили на второй этаж в скромно обставленный кабинет, где приятно журчал кондиционер.

На этом все приятное кончилось. На допросе присутствовал сержант Габано, еще один молчаливый чин в звании и лично полковник Конферо. По случаю жары он снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу, засучил рукава, сидел, набычась, за полированным столом и поедал нас глазами.

– Представляться не будем, – сказал он по-английски. – До сведения общественности донесено, что Эльвира Эндерс приняла яд по доброй воле. Все присутствующие, разумеется, знают, что это не так. Общественность узнает правду – после того, как мы до нее докопаемся. Итак, вы были последними, кто видел Эльвиру живой… – полковник задумался, – и здоровой.

Он сделал свирепое лицо и буквально сразил нас своим «проникновенным» взглядом.

– Как страшно, – пробормотала Варвара. Хорошо, что по-русски. Великого и могучего языка Конферо не понимал, а интонацию Варвара выбрала приемлемую. Усмехнулся в рукав сержант Габано.

– Что вы сказали, дорогая дама? – насторожился полковник.

– Дама сказала, что сожалеет о случившемся, – перевел я, – но не может понять, за что нам дарована такая избранность. Если нас подозревают – это одно. Если с нами желают побеседовать о последних минутах безутешной вдовы, то это несколько другое. Но зачем присылать за нами почетный эскорт? Признайтесь, полковник, вам хочется кого-нибудь быстро посадить?

– Молчать! – грохнул полковник по столу и начал наливаться бешенством. Разумеется, после такого обхождения мы заткнулись. Не выискивать же в телефонном справочнике адрес посольства.

– После вашего визита в ее апартаменты Эльвира выпила коньяк, в котором находилась звериная доза яда, – проскрипел полковник. – По предварительному мнению эксперта, мышьяковая интоксикация. Белый мышьяк, или мышьяковидный ангидрид. Вызывает смертельное отравление в дозе 60-70 миллиграмм. Мгновенное поражение центральной нервной системы. Резкое развитие судорожно-паралитического синдрома… Отпечатки пальцев с бутылки, разумеется, мы снимем. Было бы любопытно, обнаружься на ней ваши отпечатки, детектив…

– Ничего странного, полковник, – запротестовал я. – Вчера я пил из какой-то бутылки в апартаментах несчастной госпожи Эльвиры.

Это был коньяк «Реми Мартин». Если это та же бутылка, то на ней, безусловно, остались мои отпечатки.

– Вот как, – обрадовался полковник.

– Но если бы я хотел отравить госпожу Эльвиру, видимо, надел бы перчатки, не находите? Или взялся бы за бутылку через тряпочку. По-моему, это естественно для любого детектива. И для вас, и для меня…

Полковник не успел вторично грохнуть по столу.

– Это, во-первых, – сказал я. – Во-вторых, мы беседовали с Эльвирой всего несколько минут – после того, как она выставила доктора Санчеса. Эльвира была трезва и рассудительна. Не думаю, что в ходе беседы нам удалось бы отвлечь ее внимание, забраться в бар и подсыпать яд в бутылку.

– Ерунда, – ощерился полковник. – Бутылка могла не стоять в баре, как вы пытаетесь уверить. Вы могли подсыпать яд вчера или, скажем, ночью. Не думаю, что Эльвира, находясь в… не совсем адекватном состоянии, только и делала, что запирала за собой дверь.

– А мы о чем вообще говорим, полковник? – не понял я.

– Мы строим версии, – отрезал начпол. – Яд не мог появиться в бутылке спонтанно. О чем вы беседовали с Эльвирой?

– Мы выразили даме сочувствия по поводу гибели мужа, а она заплатила нам за беспокойство и сказала, что больше не нуждается в наших услугах.

– Ага, – намотал на ус Конферо. – И какую сумму заплатила вам Эльвира?

– Десять тысяч, – признался я с присущей мне откровенностью. – Успокойте нас, полковник, что вы не собираетесь отнять у нас эти деньги.

Десять тысяч для полковника были не деньги. Он сделал скептическое лицо и почесал волдырь на ухе.

– А если серьезно, полковник, вас интересуют наши соображения? Я исхожу из того, что вы заинтересованы в прояснении обстоятельств.

Последняя фраза полковнику чем-то не понравилась, но он предпочел не испытывать на прочность свой стол.

– Яд в бутылку подсыпал кто-то из людей, проживающих в доме. Вариантов нет. Из посторонних – доктор Санчес, но вариант, полагаю, тупиковый. Не хочу никого голословно обвинять. Уточните название яда, отследите его путь. Опросите людей в доме, может, кто-то видел, как человек, не проживающий в комнатах Эльвиры и Гуго, туда входил. Подумайте, каким образом Гуго Эндерс покинул виллу. Зачем ему это понадобилось? Что предшествовало странному поступку? Версию умственного помешательства оставим напоследок, должны быть и другие…

– Нет, вы только полюбуйтесь, – всплеснул руками полковник. – Нас собрались поучать какие-то недоучки. Детектив, на вашем месте я бы вел себя скромнее. Ваша роль и роль вашей спутницы в этом деле еще не ясна.

– Хорошо, – я сложил смиренно ладони в жесте «вай». – Проясняйте наши роли, полковник. Вы не возражаете, если с разрешения госпожи Изабеллы мы несколько дней поживем в Маринье? Вы же все равно не хотите нас отпускать?

Свобода радостно встретила нас на крыльце полицейского управления. День клонился к вечеру, полицейские клерки, имеющие нормированный рабочий день, оживленно переговариваясь, сбегали с крыльца, толкались.