Портрет убийцы
Шрифт:
Мы обедаем в кафе под названием «Берег», в здании с высокими потолками возле самой площади. Напитки подают у касс, стоящих на стойке бара. Пол оставляет нас за столиком и идет делать заказ. Оставшись на минуту одна, я изучаю Холли, а она лежит, прижавшись щечкой к подковообразной подушке, на которой покоится ее головка. Громкий смех, донесшийся с другого конца зала, побуждает ее нахмуриться. Проснется она уже в другом незнакомом месте — в этом кафе или на улицах Ноттингема. Собственно, где бы она ни очутилась, почти все для нее в новинку. Она может проявить мимолетный интерес, но, я думаю, ей все равно где быть. Ее занимает то, что постоянно встречаешь: мягкие игрушки в магазинах, собаки на поводке, вспыхивающие при
Я перевожу с нее взгляд туда, где ждет Пол. Он прислонился к стойке бара, стоит, сгорбившись, уперев ногу в подставку. Пальцы одной руки барабанят по деревянной стойке; голова поворачивается, следуя за передвижениями бармена. Пол слишком много работает, я это знаю. Как правило, он возвращается домой после работы, когда Холли уже легла. И каждую субботу старается куда-нибудь увезти ее, чтобы дать мне отдохнуть, но я знаю, как его отупляет усталость. Внешне этого не скажешь — Холли всегда радуется ему, тому, что он проводит с ней время, а он часто ссылается на свою несостоятельность, на то, что не знает, чем ее занять, к чему она привыкла. В августе ему пришлось дважды съездить в Штаты — он пробыл там каждый раз по неделе. А когда вернулся, сказал, что Холли смотрит на него так, словно он чужой.
Эти разговоры о том, что надо снизить обороты. Прежде Пол любил Лондон — мы оба любили. Когда я забеременела, мы продолжали жить прежней жизнью: ели вне дома или покупали готовую еду, ходили в театры, в комедийные клубы, брали видеокассеты, вечно ложились спать намного позже, чем следовало бы, а на утро жалели об этом. Единственное, что изменилось: я перестала выпивать. Пол на какое-то время тоже перестал — из солидарности, а потом все постепенно вернулось на круги своя: кружка пива тут, бокал вина там. В последнюю пару месяцев я чувствовала себя слишком усталой, чтобы куда-то выходить, дым в кабачках и барах начал раздражать меня, я мечтала провести вечер в покое и тишине. Хотелось прочесть кое-какие книги, составить кое-какие планы. А Пол вел себя так, точно ничего не изменилось: встречался после работы с друзьями, допоздна задерживался. Я не возражала — мы никогда не считали, что должны быть всюду и везде вместе, — но меня тревожило, как все будет, когда родится ребенок. Я перестраивалась постепенно — под воздействием беременности. Для Пола же это была резкая перемена. Он исправно сопровождал меня на занятия, организуемые Обществом помощи деторождению, — пропустил лишь одно, но то, чему нас учили, важно было знать мне, а не ему. Если преподаватель включал в беседу мужчин, Пол вечно оборачивал все в шутку: говорил, как надо угощать сигарами, или как перерезать пуповину, или очутись он на месте роженицы, уж он бы потребовал все виды болеутоляющих. Есть вещи, говорил Пол, в которых он рассчитывает поучаствовать, но и тут несерьезно: если это будет мальчик, он с годика станет возить его в Хайбери, а если девочка — повесит на дверь ее спальни замок, как только ей стукнет пятнадцать. И ни слова о бессонных ночах, и коликах, и пеленках, и появлении зубов, и о любви поначалу со стиснутыми зубами. Я сама не знала, какой реакции я от него ожидала. Сейчас это кажется глупостью, но помню, как я готовилась к тому, что наши пути разойдутся. Я думала… В общем, не важно, о чем я думала. В Поле произошла глубокая перемена.
Наконец он получает напитки и возвращается с бокалом красного вина в одной руке и яблочным соком в другой.
— Извини, — говорит он. — Я думал, никогда не дождусь.
Звук его голоса или скрип стула, царапнувшего по полу, разбудил Холли. Она проснулась, вздрогнув, с полуосознанным вскриком. Пол вытаскивает ее из коляски, качает, пока она не приходит в себя. Уловив запашок, он приподнимает ее над головой, нюхает попку.
— Худо дело?
Пол снова ее опускает, целует девочку.
— Более чем очевидно.
— Ой, к тому же сейчас твоя очередь.
Появившийся на его лице наигранный ужас вызывает у меня смех.
— Пойду посмотрю, есть ли у них детская комната.
Я отправляюсь в бар.
— Ничего похожего, — говорит бармен и смотрит на меня так, словно хочет сказать: «Сидела бы ты дома». Когда я возвращаюсь к столику, на нем уже стоит еда, и Холли «катается на лошадке» — скачет на колене у Пола.
— Подгузники отсутствуют. — И я развожу руками. — Отнесу ее в туалет.
— Нет, все должно быть по-честному.
Пол встает, берет ее на руки, прихватывает сумку. Я чувствую благодарность при виде того, как он исчезает за дверью мужской уборной, — все-таки старается нести свою ношу, когда может. Помню, отец, когда я впервые привезла к нему Холли, признался, что никогда в жизни не менял подгузников. Он, конечно, в шутку сказал, что готов научиться, даже уйдет с работы, если я хочу, чтобы он помог с ребенком. Я терзалась угрызениями совести, заканчивая свой отпуск по рождению и отдавая девочку в ясли. Но разговор с папой заставил меня понять, в каком совсем ином мире жил он, если сравнить с теми обязанностями, какие ложатся на отца в наши дни.
После того как Пол вернулся, мы с ним по очереди держим Холли на коленях. Мы захватили для нее мисочку, но ее куда больше интересует содержимое наших тарелок. Совершив несколько проб, она останавливает свой выбор на лингвини с лесными грибами на тарелке Пола, предпочтя их моей лазанье. Болтовня о том о сем во время нашей прогулки по городу сменяется полным вниманием к Холли: развлечением ее, кормлением, слежением за тем, чтобы она не слишком напачкала своими ручонками, не ткнула пальчиком в мой бокал, требуя воды. Среди всех этих забот мы оба умудряемся все-таки поесть.
Пол первым кончает обед. Он опускает вилку и спрашивает:
— Итак, что ты хочешь сегодня делать?
Я об этом не думала. Я умудрилась заблокировать все связанные с этим мысли со времени отъезда из Лентона.
— Не уверена.
А мне хочется сказать, что Пол был прав, что вся эта затея безрассудна, что лучше бы мы никуда не отправлялись. И тем не менее я не могу это произнести. Это отзывает предательством по отношению к папе, это все равно что наплевать на те вопросы, на которые мне необходимо получить ответ.
Холли дергает за свою соску, грозя порвать шнурок, завязанный сзади на ее шейке. Пол перегибается через столик и разнимает ее руки.
— Ты по-прежнему хочешь видеть этого Диклена Барра?
Лентон своей протравленной реальностью в дурацком свете выставил мои романтические представления о прошлом. Я боюсь того, что может рассказать приятель папы, хотя мне так нужно это услышать.
— Хорошо бы.
— Хол-ли! — Она снова принялась дергать за свою соску. На этот раз Пол отвлекает ее кусочком лингвини, оставшимся на его тарелке. — Ты же понимаешь, можно это отменить, если ты не уверена. Мы могли бы заняться чем-то другим.
— Нет, я поеду.
— О'кей, в таком случае чем мы пока займемся? Еще раз объедем город?
Холли не садится спокойно, она нагибается, тянется к Полу. Он подхватывает ее под мышки и с деланным вздохом вытаскивает из коляски. Я смотрю, как он прижимает ее к себе.
— Окажешь мне услугу?
Он смотрит на меня, кивает.
— Она бы с удовольствием окунулась в бассейн. А мне не помешало бы побыть одной. А то я не могу думать.
У Пола на секунду появляется озадаченный вид, потом он переводит взгляд на девочку.