Портрет уважаемого человека
Шрифт:
Случай пожелал, чтобы Мелани однажды застала нас с Грацией, как раз когда я целовал ее.
— Ах, вот что! — крикнула она и бросилась вон из комнаты.
Она уже давно знала, что женщины играют в моей жизни значительную роль: таких вещей не скроешь. Все же ее, по-видимому, оскорбляло, что я щедро раздаривал поцелуи служанкам, а ей всегда отказывал в них, хотя когда-то она пыталась их вымолить.
Позже Мелани явилась ко мне в контору.
— Что теперь будет? — спросила она.
Я сделал вид, будто не понимаю ее вопроса, и сказал:
— А что опять стряслось?
— Я говорю о Грации и о тебе.
— Ах, так! Ну,
— Что же мне — уволить ее?
— Уволить? Нет, зачем же?
— Но ведь это неслыханно! — крикнула Мелани, борясь со слезами. — В моем доме. Стыдно вам!
В то утро я не был в настроении выслушивать упреки. Чтобы прекратить неприятный разговор, я резко ответил:
— Послушай-ка, я еще в таком возрасте, когда мужчина не отказывается от всех радостей. Да я вовсе и не намерен. А раз ты… Ну… раз меня к тебе не тянет, ты должна примириться с тем, что у меня будет приятельница. Это вполне нормально! Я ведь не препятствую и тебе завести друга. Может быть, пастор Марбах…
Мелани несколько мгновений смотрела на меня, вытаращив глаза и открыв рот. Я уже знал, что это означает. «Сейчас заревет!» Но она овладела собой и тихо сказала:
— Как ты смеешь так говорить со мной! Что я тебе сделала?
— Ничего, ничего! И когда ты оставляешь меня в покое, все в порядке. Но я не выношу, когда в мои дела кто-нибудь вмешивается.
Мелани сильно наклонилась вперед.
— Почему же ты, собственно, женился, если… если… тебя не влечет ко мне?
— Ну, бывают разные причины. Фабрика…
— Ах, вот ради чего! — прервала она меня. — Если б отец знал!
Теперь она все-таки заплакала. Но я был разъярен и сказал:
— Отца лучше не припутывай! Он-то и толкнул меня на эту женитьбу, чтобы его предприятие не полетело к чертям.
— Ты лжешь! — прошептала она и посмотрела на меня так, словно я был каким-то чудовищем. — Ты лжешь!
— Нет, не лгу! — крикнул я. — Он просил меня об этом в Санкт-Морице, когда я навестил его там. Ты, может, помнишь, как он выслал тебя, потому что мы хотели поговорить о делах? Так вот, тем делом, которое он имел в виду, и был наш брак. Если ты мне не веришь, спроси у Бетти — она все знает.
— Чтобы отец мог… — растерянно лепетала Мелани. — Чтобы отец сделал такое… А ты, значит, меня вовсе не… любил! Все, что ты говорил, было ложью… ложью! Ты думал только о фабрике… о деньгах думал… не обо мне! Ты бросил Бетти, чтобы… чтобы… Ох, это ужасно, неслыханно!
— Да, так это и было, именно так! — закричал я. — Теперь ты понимаешь, что я имею право любить и целовать других женщин?
Мелани встала. Она все еще всхлипывала.
— Да, понимаю, — чуть слышно произнесла она и, шатаясь, пошла к двери.
Грация не была уволена. И все пошло теперь даже лучше, чем раньше.
Мелани несколько дней не показывалась, а когда я снова ее увидел, можно было подумать, что она переборола себя. Она заговорила так, словно между нами не произошло ничего особенного.
— Извини меня, — сказала она. — Я все основательно взвесила. И попытаюсь быть хорошей хозяйкой, раз я… больше ни на что не годна.
— Вот видишь! — ответил я. — Теперь все будет хорошо. Надо только, чтобы ты захотела.
Я облегченно вздохнул, так как теперь наконец — через столько месяцев после смерти Гассера — между нами опять установились нормальные отношения.
А они были мне настоятельно необходимы. Я нуждался дома в покое
Незадолго до смерти Гассера я наладил производство нового изделия, которое, несмотря на денежный кризис, нашло себе широкий сбыт. Я имею в виду чулки для страдающих расширением вен, которому я дал название «чулок АГА». В особенности Германия оказалась гигантским, неисчерпаемым рынком сбыта. Чтобы усилить сбыт в эту страну, я сам раза два ездил туда и вел там переговоры с заказчиками и разными учреждениями. Благодаря обширным связям в высоких партийных инстанциях, мне удалось получить разрешение на ввоз, в котором другим импортерам отказывали.
Я любил иметь дело с немцами, хотя вначале меня немного коробило, когда приходилось поднимать руку для приветствия. Меня даже представили одному штандартенфюреру. Он щелкнул каблуками и прогнусавил свое «хайль Гитлер». Я ответил таким же образом, а потом пошла обычная игра в вопросы и ответы. Что думают у нас о немецком правительстве, верим ли мы, что будет война, составляют ли у нас евреи такую силу, как раньше в Германии, и так далее.
— Везде боятся, что может завариться каша, — сказал я.
— Ну, где там! — ответил он и высокомерно улыбнулся. — У страха глаза велики. Вот увидите, когда мы ударим по столу, все эти плутократические жидовские и масонские правительства не посмеют и пикнуть!
Я обычно соглашался с такими людьми, хотя и не считал, что они во всем правы. Поэтому они думали, что я из их лагеря, и это было очень полезно для моих дел. Услыхав, что я офицер, они сейчас же начинали говорить о военных вопросах, и я вновь и вновь дивился их осведомленности.
Непрерывно получая из Германии крупные заказы, я должен был позаботиться о дешевой рабочей силе. Мои мероприятия оказались удачными и в этом отношении. За пределами нашего городка я купил дешевую землю и построил на ней три ряда простых рабочих бараков. Жившие в них люди зарабатывали меньше других, зато им почти не приходилось платить за помещение. Конечно, я строго следил за тем, чтобы там селились только такие семьи, где отец и мать, а часто также и дети работали на моей фабрике. Это правило отвечало не только моим интересам, но и интересам самих жильцов. Чем больше членов семьи работало у меня, тем ниже была ставка квартирной платы. Таким способом я обеспечивал за собой возможность полного использования труда этих людей. Если кого-нибудь увольняли за плохую работу, семья не только теряла его заработок, но для нее автоматически повышалась плата за квартиру. Та же мера применялась и в случае болезни, что выгоняло на работу людей, которые без этого охотно полентяйничали бы и затянули срок своего выздоровления.
Кроме того, через посредство одной религиозной организации я выписал пятьдесят молодых итальянок. Этих девушек, понимавших только свой родной язык, размещали по двенадцать душ в комнате. Две монахини присматривали за ними. Они ели за общим столом, довольствуясь тем, что им предлагала фабричная кухня. Кроме того, я выплачивал им небольшие карманные деньги. Многого им не требовалось, так как мы их одевали. По воскресеньям они под предводительством сестер совершали прогулки и пели при этом грустные песни своей родины.