Портреты учителей
Шрифт:
— Откуда вам известен такой способ дифференциальной диагностики? — спросил он.
Я рассказал о лекциях Александра Ефимовича Мангейма, о массе информации, которую профессор облекал в форму комического представления, о том, как эти представления прочно закрепились в нашей памяти.
Александр Ефимович был единственным профессором в институте, удостоенным звания заслуженного деятеля науки. Это звание было присвоено ему еще до войны. Репутация его как врача была безупречной. Но… он был «жидовской мордой». В отличие от легендарного комдива
В пору, когда в Москве готовился процесс над «врачами-отравителями», когда весь советский народ единогласно требовал повесить этих агентов сионизма и американского империализма, действия ректора института представлялись несомненно гуманными. Более того, предложение о снятии с работы профессора Мангейма исходило не от ректора, а от заведующего кафедрой марксизма-ленинизма доцента Малого.
Еще на первом курсе в моем карманном альбомчике под карикатурой на доцента Малого была запись:
Его умишка не хватит мышке,А в институте самовластный кесарь.Доцент наш Малый — дурак немалый,Но Малый тот без малого профессор.Эта эпиграмма нуждалась в нескольких поправочных коэффициентах. Во-первых, только-что демобилизовавшийся офицер-коммунист квалифицировал личность, заведующую кафедрой Марксизма-Ленинизма, самого передового, самого светлого учения в мире. Во-вторых, начинающий студент обычно видит своего преподавателя, тем более заведующего кафедрой в этаком ореоле, считая его личностью высшего порядка. Какой же личностью должен был быть доцент Малый, чтобы начинающий студент сочинил о нем подобную эпиграмму?
Доцент Малый, невежда и ничтожество, на заседании ученого совета предложил освободить профессора Мангейма от заведования кафедрой, так как ему коммунистическая партия не может доверить воспитание медицинских кадров.
Члены ученого совета молчали. Даже те, которые отлично понимали, что сейчас совершается беззаконие. Но ведь Малый выступил от имени партии. Кто же мог набраться смелости и возразить? Да еще в такое время. Малый оглядел членов ученого совета и изрек:
— Увольнение Мангейма это вопрос принципиальный.
— Совершенно верно. Это вопрос препуциальный, — в напряженной тишине прозвучал насмешливый голос профессора Мангейма. Порядочные члены ученого совета посмели рассмеяться. Остальные испугано спрятали улыбку. Малый тоже самодовольно улыбнулся. Еще бы! Его твердое выступление сбило с ног этого несокрушимого жида, растерянно перепутавшего слово «принципиальный». А еще интеллигент!
Малый не владел даже русским языком, как и своим родным, украинским. Где уж ему было знать латинский термин препуциум — крайняя плоть.
У еврея Мангейма действительно обрезали препуциум. Это не помешало ему стать выдающимся врачем вопреки антисемитским законам Российской империи. Правда, для этого ему пришлось уехать из России во Францию, в которой могло возникнуть дело Дрейфуса, в которой никогда не исчезал вирус антисемитизма, но в которой еврею не запрещалось окончить Сорбонну. Отсутствие лрепуциума не помешало Мангейму стать профессором, воспитавшим несколько поколений врачей. Очень многие из них сохранили благодарность своему учителю.
Но при власти Малых, да еще на российской почве, препуциальный вопрос оказался решающим фактором. Александра Ефимовича Мангейма уволили с работы. 1986 г.
ОСКАР АРОНОВИЧ РАБИНОВИЧ
Впервые я присутствовал на клинической конференции. Многое в ту пору было для меня впервые. Кончался первый месяц моей работы врачом, из него — около недели в первой клинике Киевского ортопедического института.
Ординатор продемонстрировал своего пациента. Сестра на каталке увезла больного. Началось обсуждение. Случай был очень сложным.
Молодые врачи скромно слушали выступления старших. Все соглашались с тем, что необходимо оперативное вмешательство.
Аргументы были убедительны. Даже на секунду я не усомнился в том, что маститые врачи, облаченные степенями и званиями, не могут ошибиться.
Выступление заключил заведующий клиникой, профессор Елецкий, ортопед старой школы, опытный травматолог. С уверенностью, соответствующей его высокому положению, он указал на необходимость операции, которую собирался осуществить лично.
Оставалось назначить ассистентов, и можно было перейти к разбору следующего больного. И вдруг…
— Александр Григорьевич, простите, что я прошу слова после заключения, но у меня возникли некоторые соображения. — Это произнес старый врач, полулежа не стуле, зажатом двумя письменными столами. Его странная голова с седыми космами покоилась на руке, облокотившейся на стол. Он не изменил позы, произнося эту фразу.
Профессор кивнул утвердительно, явно подавляя неудовольствие.
Все в той же позе старый врач начал неторопливую речь. Но как он говорил!
Только сейчас мне стало ясно, что предложенная операция абсолютно не показана больному.
Кто-то из старших научных сотрудников пытался возразить. Старый врач спокойно и убедительно (все в той же позе) отмел возражения.
В ординаторской наступила тишина. Все смотрели на профессора.
— Ну что ж, — сказал он, — Оскар Аронович прав. Последуем его совету.
Начался разбор следующего больного. Я старался получше рассмотреть старого врача, которого до конференции ни разу не встречал в клинике.