Портреты учителей
Шрифт:
Юда Нохемович не признавал предположительных диагнозов. Подобного максимализма я не встречал ни у одного из врачей. Либо диагноз был ему ясен, и он четко формулировал его, либо говорил: «Не знаю», хотя никто не сомневался в том, что у него были определенные соображения по поводу диагноза, при этом, значительно более близкие к истине, чем у кого-нибудь другого.
В отличие от меня, в ту пору Мительман знал, что не все научные работы в институте делаются чистыми руками. Он страдал от этого. Но страдал молча. Правда, Мительман не вмешивался только
Однажды рентгеновский техник под страшным секретом рассказала мне о беседе (если это можно так квалифицировать) Юды Нохемовича с младшим научным сотрудником института, подленьким человечком, делавшим одновременно партийную и научную карьеру. Она случайно оказалась в лаборатории и услышала, что происходило в кабинете Юды Нохемовича.
Мительман должен был выступить оппонентом на защите диссертации пронырливого карьериста и попросил его принести все рентгенограммы эксперимента.
В течение какого-то времени в кабинете царила тишина. Затем рентгентехник услышала, как Мительман сказал:
— Я отказываюсь быть вашим оппонентом.
— Почему, Юда Нохемович?
— Мне, конечно, следовало оставаться вашим оппонентом и завалить эту липу, растоптать, уничтожить, опозорить вас на всю жизнь. Но, увы, в нынешних условиях нельзя остановить вас и вам подобных. На какое-то время, возможно, я вас остановлю, если мой голос не окажется гласом вопиющего в пустыне. Но это только чуть-чуть замедлит вашу карьеру. О, вы далеко пойдете!
— Я не понимаю, какие у вас претензии ко мне.
— Не понимаете? Молодец! Кстати, вы любите Рембрандта?
— Я не знаю, о чем вы говорите.
— У Рембрандта была любимая модель — Саския. Рембрандт неоднократно писал ее. У вас тоже оказалась любимая вами модель — единственная собака в эксперименте, бедро которой вы запечатлели на рентгенограммах один, два,… восемь раз, записав в протоколе, что вы прооперировали восемь собак.
— У вас нет доказательств.
— У меня есть доказательства. Вот они. Не забудьте, что я работаю рентгенологом сорок лет.
— Каждая рентгенограмма с прооперированной мной собаки.
— Убирайтесь отсюда вон и не забудьте захватить с собой эту липу!
Мительман зашел в лабораторию. Пока он наливал воду, стакан дрожал в его руке. Даже красный свет не мог скрыть бледности его лица.
В день защиты диссертации Мительман был на работе, но не пришел на заседание ученого совета, членом которого был, и на котором был обязан присутствовать.
В ту пору я еще ничего не знал о столкновении Юды Нохемовича с мерзавцем, сделавшим все-таки намеченную карьеру.
Зато случайно я оказался свидетелем другого столкновения.
Меня вызвал к себе исполняющий обязанности директора института.
Ничего хорошего, как и обычно, этот вызов не предвещал. В дверях приемной я столкнулся с секретаршей.
— Посидите, — предложила она и вышла, дымя сигаретой. Я сел на стул у самого входа в кабинет. Дверь была слегка приоткрыта. Из кабинета доносился лающий голос исполняющего обязанности директора. Ему кто-то тихо отвечал. Поэтому сперва мне не удалось определить, кто находится в директорском кабинете. Когда диалог поднялся до трех форте, я понял, что исполняющий ссорится с Юдой Нохемовичом.
До меня уже дошли слухи о предстоящем докладе Мительмана на ортопедическом обществе.
Говорили, что он проверил сотни рентгенограмм — результаты операций по методу исполняющего обязанности директора института, получившего за этот метод Сталинскую премию.
Юда Нохемович обнаружил, что неудовлетворительных результатов в несколько раз больше, чем в статистических данных, сообщенных автором метода.
Началось с того, что в одной истории болезни Мительман заметил существенное расхождение между клинической оценкой результатов операции и рентгенологической картиной. Он решил, что это случайная ошибка врача из клиники сталинского лауреата.
Юда Нохемович пригласил врача и предложил ему исправить запись.
Врач мялся, изворачивался, даже пытался убедить Мительмана в правильности клинической оценки, затем напомнил, в какой клинике осуществлена операция, к тому же, самим лауреатом.
Сразу же после этого неприятного разговора Юда Нохемович пошел в архив и наугад взял несколько историй болезни пациентов, прооперированных в клинике исполняющего обязанности по методу лауреата.
Врачей он уже не приглашал. С присущей ему дотошностью он стал изучать сотни историй болезни. В результате появилась работа, которую Юда Нохемовмч решил доложить ортопедическому обществу.
Нетрудно было догадаться, что разговор в кабинете директора закипал именно по этому поводу.
— В последний раз я предлагаю вам держать язык за зубами! — Рычал исполняющий.
— Даже будь у меня зубы, я не держал бы за ними язык, а у меня уже вставные челюсти.
— Послушайте, И-у-да Нохемович, вы забываете, какое сейчас время и кто вы есть. Да я скручу вас в бараний рог!
— Послушайте, су-дарь, — в тон ему ответил Мительман, — во все времена в течение трех с лишним тысяч лет мой народ скручивают в бараний рог. Но скручивающие исчезают с лица земли, а мой народ остается, чтобы пережить очередного антисемита, подчеркивающего звучность моего имени, которым, кстати, я горжусь. Это имя моих предков. А ваше имя вы позаимствовали у греков. Честь имею. Встретимся на ортопедическом обществе.
Юда Нохемович стремительно вышел из кабинета. Полы его длинного и не по фигуре вместительного халата развевались, как библейское одеяние под знойным ветром пустыни. Он приветливо улыбнулся, увидев меня.
Я встал со стула в торжественном приветствии.
Через минуту из директорского кабинета в пальто и в шапке выскочил лауреат. Красная физиономия с утиным носом и злобными узкими глазами излучали ненависть. С каким удовольствием он обматюгал бы меня, удобно расположившегося на стуле!