Портреты учителей
Шрифт:
— А теперь, Оскар, платите гонорар. Можете натурой. У меня лежит ребенок, которого вы должны посмотреть.
— Иона, you are cheat, — прокричал он, рассмеявшись. Потом, вспомнив, что я не владею английским языком, добавил:
— Ihr sind ein Schwindler!
Оскар Аронович внимательно обследовал Мишу. Как жаль, что только я один присутствовал на этом уникальном уроке неврологии! Мне стало все ясно еще до того, как он сформулировал диагноз. Оскар посмотрел на меня так, словно увидел вспервые, и нараспев произнес:
— Иона, вы становитесь врачем. Отвергнуть приговор,
Я сформулировал диагноз. Оскар поправил меня и, не скрывая удовольствия, заявил:
— Вы, конечно, жулик, и cheat, и Scwindler, и вус ин дер курт, но еще три консультации вы честно заработали.
Должен ли я сообщить, что я так же честно оправдал прозвища, данные мне Оскаром (жулик, все, что в кружке, или в картах), и три-четыре его консультации умудрялся засчитывать за одну?
Шли годы. Крепла наша дружба. Еще одна важная тема появилась во время наших бесед: Израиль. Вот когда я узнал, что Оскар свободно владеет ивритом.
Его отец в Прилуках к четырнадцати годам изучил Талмуд. Он экстерном сдал экзамен за восемь классов гимназии, не проучившись в ней ни одного дня, и был принят на юридический факультет Киевского университета. Но его исключили за участие в революционных демонстрациях. Еврей, знаток Талмуда, не мог не участвовать в революционных демонстрациях. Юридическое образование он завершил в Юрьевском университете. Ему предложили остаться на кафедре, если он перейдет в христианство. Он отказался от этой чести. Еврей с юридическим образованием несколько лет прослужил казенным раввином в Керчи. Октябрьскую революцию он воспринял уже без восторга.
Сын Арона Рабиновича Ашер-Оскар запоем читал книги на иврите, которые он получал в библиотеке «Общества распространения просвещения между евреями России».
Он учился в реальном училище в Санкт-Петербурге, но окончил училище уже в Киеве после февральской революции, которая очень воодушевила еврея, не усвоившего опыта своего отца.
Прозрение приходило постепенно по мере знакомства с советской властью.
Нельзя сказать, что с годами Оскар становился более странным, чем прежде, хотя моя жена считала это очевидным. Он мог внезапно прийти к нам потому, что в этот момент его мучил вопрос, существует ли пустота. И мы до поздней ночи обсуждали физические проблемы.
Казалось, Оскар уже ничем не мог удивить меня. Но как-то, когда я позвонил ему, трубку сняла Анна Давыдовна. Мы поговорили. На просьбу пригласить к телефону Оскара она ответила:
— Его нет дома. Он у своей любовницы.
Я потерял дар речи. Оскару в ту пору переваляло за семьдесят. Даже в молодые годы он не был похож на героя-любовника. Неужели справедлива пословица «седина в голову — бес в ребро»? Неужели Оскар стал «мышиным жеребчиком»?
Ответ на эти вопросы я получил, когда Оскар познакомил меня со своей любовницей.
Старую русскую аристократку трудно было отличить от еврейки Анны Давыдовны. Та же неряшливость — внешняя и в быту. Тот же рафинированый интеллектуализм. Тот же профессиональный уровень — профессор университета, один из крупнейших в мире специалистов в своей области.
Возможно, слово любовница следовало заключить в кавычки? Не знаю.
Когда я приходил к ней и заставал Оскара в его излюбленной позе — возлежащим на старом диване с торчащими пружинами (а профессор была вполне состоятельным человеком и смена мебели не являлась для нее проблемой), они прерывали очередной спор на французском языке по поводу стиля романа семнадцатого века и неохотно переходили на русский язык.
Еще раз удивил меня Оскар перед нашим отъездом в Израиль. Он пришел попрощаться со мной и вдруг попросил прислать ему вызов.
С Анной Давидовной я неоднократно говорил об Израиле. Я знал, что в свои семдесят четыре года она уже не способна на катастрофические перемены. Я напомнил об этом Оскару, который был на несколько лет старше жены.
— Ну что ж, — ответил он, — я поеду один.
— Оскар, простите мне грубую откровенность. Вам около восьмидесяти. К тому же, вы глухи. Что вы дадите Израилю?
— Я дам, — упрямо ответил он.
— А ваша бесценная библиотека. Вам ведь не разрешат ее вывезти.
— Человек приходит в мир голым и голым уходит на тот свет.
— Хорошо. Если в Израиле я получу подтверждение о серьезности вашего намерения, я пришлю вам вызов.
Мы сердечно попрощались. Почему-то я был уверен в том, что вижу его в последний раз. В Израиле я не получил подтверждения о его намерении приехать сюда. И вообще я ничего не слышал об Оскаре. 1985 г.
P.S. Глава о моем учителе Оскаре Ароновиче Рабиновиче уже около полутора лет лежала в столе, когда летом 1987 года я неожиданно получил от Оскара письмо, полное обиды за то, что не пишу ему.
Оскар сообщил, что он совсем одинок. Анна Давыдовна умерла. Незадолго до этого скончалась его любовница.
Я представил себе Оскара, одного в квартире-музее. Как наяву, перед моим мысленным взором предстала его большая комната, переполненная бесценными книгами. Я немедленно ответил на письмо и напомнил о непременном условии переписки: из Израиля в Советский Союз пишут, только получив на это разрешение.
Вызова Оскар уже не просил. Зато попросил прислать ему фотографии Иерусалима. Я охотно выполнил его просьбу. Что еще я мог сделать для почти девяностолетнего одинокого еврея, живущего среди книг, о которых только можно мечтать, в музее с коллекцией стоимостью в семь-восемь миллионов долларов (по ценам 1974 года), которую, как и книги, некому унаследовать?
ЮДА НОХЕМОВИЧ МИТЕЛЬМАН
Строение плечевого сустава до мельчайших подробностей я мог себе представить с закрытыми глазами. Но на этой рентгенограмме сустав почему-то выглядел совсем не так, как ему надлежало выглядеть. И что уже совсем ни в какие ворота не лезло — даже мой непосредственный руководитель, доцент Антонина Ивановна Апасова, рассматривала рентгенограмму с явным недоумением. А я-то считал, что, в отличие от начинающей врача, доцент ортопед-травматолог знает абсолютно все в нашей специальности. Антонина Ивановна неуверенно повертела снимки в руках и сказала: