Порубежная война
Шрифт:
Упокой Господь его душу…
И да покоится он с миром…
Глава четвертая
РАССЛЕДОВАНИЕ (1490–1491)
Тайнопись Z
От Симона Черного
Москва
20 октября 1490
Елизару Быку
в Рославле
Во имя Господа Единого и Вездесущего!
Дорогой друг!
С удовлетворением спешу сообщить тебе, что три дня назад состоялся «Собор на еретиков», где мы одержали полную и сокрушительную победу над Иосифом и его сторонниками. Все это — благодаря тому, что около месяца назад нам, наконец, удалось добиться намеченного — избрания Зосимы митрополитом при активной поддержке самого Ивана Васильевича и ломая упорное сопротивление некоторых наших противников. Необходимо поставить перед Радой вопрос о досрочном присвоении Зосиме уровня как минимум брата шестой заповеди — он, как-никак, глава всей русской православной церкви, а в нашей иерархии занимает недостойно низкое место. Все-таки он достаточно много постарался сам, а беглость его ума и, умение приятно расположить к себе, сыграли немаловажную роль, особенно в поддержке московского государя, которому Зосима постарался понравиться.
К нашим успехам можно также отнести довольно удачную попытку внедрения брата Степана Ярого, которому благодаря браку (уж не знаю какому по счету в его жизни) с престарелой итальянской красоткой Паолой, удалось получить место стремянного при дворе Великой княгини. Правда, за все время выполнения им своей новой роли он видел Великую княгиню вблизи всего лишь один раз, когда она садилась в тапкану, [5] а он, встав на колено, откинул ступеньку, чтобы она могла войти. Впрочем, ему вовсе не нужно находиться рядом с государыней для того, чтобы узнавать все подробности и детали ее жизни, как это делал наш незабвенный трудолюбивый брат Савва. В отличие от него Степан не должен кривляться и лицедействовать — он целыми днями лежит на итальянской кровати, а его супруга весь вечер рассказывает ему обо всем, что произошло, в благодарность за его нежные ласки, от которых она без ума.
Именно благодаря Паоле нам удалось узнать то, что не удавалось даже Савве.
Савва
Этими двумя достижениями ограничиваются добрые вести, дальше — только дурные.
К моему огромному изумлению, несмотря на то, что для этого были призваны несколько десятков наших лучших людей, нам не удалось ни на шаг продвинуться в расследовании более чем странных обстоятельств смерти Ивана Ивановича. Всем своим существом я чувствую, да нет, не чувствую — уверен — это дело рук Софьи, но как ей это удалось, не могу вообразить. Детальнейшим образом было проверено абсолютно все — нигде, ни в чем не содержалось никакой отравы, но меня тревожит доктор Леон, с которым я лично разговаривал за день до кончины Ивана Ивановича. Когда состояние больного на глазах катастрофически ухудшалось, этот лекарь заверил меня, что он не видит никаких оснований подозревать яд, и, по его мнению, это всего лишь сильное и резкое обострение камчуга.
Правда, есть несколько любопытных обстоятельств.
Во-первых: очень странно, что доктор Леон был схвачен и отведен в темницу с такой поспешностью, как будто кто-то с минуты на минуту ждал смерти Ивана Ивановича и готовился немедленно убрать опасного свидетеля. Мне стало известно, что доктора схватили в тот момент, когда он, по-видимому, детально осматривал тело покойного. Стражники, взявшие его, проговорились нашим людям о том, что когда они вошли, покойник лежал на столе совершенно обнаженный, а доктор Леон внимательно ощупывал и осматривал его.
Во-вторых: несмотря на все наши усилия, на все наши связи, в течение сорока дней пребывания доктора Леона в темнице, нам не удалось добиться того, чтобы хоть один человек под каким бы то ни было предлогом, мог бы с ним повидаться до казни.
Гораздо позднее, совсем недавно, я узнал, что с одной стороны был самый жесткий приказ, исходящий от Великой княгини не допускать к доктору никого, даже священника, мотивируя это тем, что у нас нет иудейских раввинов, а никто другой не мог бы отпустить несчастному грехи перед смертью; с другой стороны — Иосиф Волоцкий пригрозил самыми строгими карами любому священнослужителю, который вздумает посочувствовать узнику и посетить его… Вот я и думаю в чем же причина этих мер? Уж не обнаружил ли чего-нибудь доктор Леон, да только не успел никому сказать…
Хотя, впрочем, все это, быть может, лишь бесплодные рассуждения, и я боюсь, что мы никогда не узнаем истины.
У меня зародился некий план, и я предлагаю познакомиться с ним, прежде всего, тебе, как самому близкому человеку.
Полагаю, что мы в противовес партии Софьи должны создать партию наследника престола Дмитрия и добиться его официального коронования. Мне кажется, что в этом мы можем рассчитывать на поддержку старого Патрикеева и его зятя князя Семена Ивановича Ряполовского, к этому следует добавить одно весьма пикантное обстоятельство, которым, мне кажется, необходимо непременно воспользоваться.
Нам хорошо известно, что Иван Васильевич уже давно испытывал более чем теплую симпатию к своей невестке, а с той поры как она стала вдовой, государь принял живейшее участие в том, чтобы утешить ее в горе и она, насколько мне известно, отвечала ему определенной взаимностью, ибо его горе в потере сына не менее горя вдовы.
Дело дошло даже до того, что Иван Васильевич стал посещать тот кружок, который собирается вокруг нашей сестры Елены Волошанки, когда она работает над своей бесконечной пеленой, напоминающей мне почему-то ковер, который днем ткала, а ночью распускала Пенелопа в ожидании загулявшего Одиссея.
Братья Федор и Иван-Волк Курицыны рассказывали мне, что он даже принимает участие в дискуссиях и, как им кажется, постепенно склоняется в нашу сторону. Красота, образование и молодость нашей сестры Елены Волошанки весьма способствует этому.
Что ты думаешь о создании некой группы в пользу юного Дмитрия, а при удачном стечении обстоятельств нам, быть может, даже удастся отдалить Ивана от Софьи настолько, чтобы ее ядовитое змеиное жало перестало нам угрожать…
Кстати о яде!
Этот Джованни Сальваторе, органный исполнитель не подходил к Ивану Ивановичу даже близко, не разговаривал с ним вовсе, и не виделся с ним ни до, ни после своего выступления, не говоря уже о том, что он не Телец, а Скорпион.
И все же я решил провести очень тщательную проверку.
Я отправил вчера Неждана Кураева в Венецию, с тем, чтобы он собрал там все доступные и недоступные сведения о сеньоре Джованни Сальваторе.
И вдруг перед отъездом Неждан обратился ко мне с просьбой: благословить его брак с Марьей Любич, если она даст на то согласие. На секунду мне показалось, что он все знает, хотя я хранил тайну своего отцовства от него необыкновенно тщательно — кроме меня и тех людей, которые его воспитывали в детстве, никто не знал правды, но в них я уверен и все же мне показалось, что он попросил меня не как у брата десятой заповеди, а как отца… Впрочем, быть может, это всего лишь моя старческая сентиментальность…
Итак, дорогой друг, жду твоего ответа и столь ценного для меня мнения по поводу моего плана.
P.S. Полагаю, что уже можешь спокойно назначить день своей свадьбы, и если я получу на нее приглашение — то непременно приеду!
Во имя Господа Единого и Вездесущего
Симон.
5
Тапкана — (стар.)дорожная повозка (15–16 в.)
Тайнопись X
От Марьи Любич
Москва
6 января 1491
Неждану Кураеву
Венеция
Во имя Господа Единого и Вездесущего!
Милый Неждан!
Все четыре месяца после твоего отъезда я непрерывно думаю о твоих словах и твоем предложении. Та нежность и забота, которой ты окружаешь меня все последние годы, кажется, наконец, стала растапливать лед, сковавший с давних пор и по известной тебе причине, мое сердце.
Возможно, нам следовало расстаться для того, чтобы я вдруг поняла, как мне тебя недостает каждый день, каждый час и каждую минуту, потому что, когда ты был рядом со мной, это казалось таким же обычным и естественным как заход и восход солнца.
И представь себе, что я теперь уже с трудом думаю о тех месяцах, которые мне еще предстоит провести в ожидании твоего возвращения.
Ты сумел сделать то, что казалось невозможным — пробудить во мне давно угасшие чувства, которые, как я думала, уже никогда не возродятся. Пока еще я не могу ответить тебе такими же чистыми и открытыми словами любви, с которыми ты обращаешься ко мне, но если ранее мне казалось, что я уже никогда не смогу этого испытать, то теперь прошлое все удаляется и удаляется, а будущее, связанное с тобой, кажется мне все ближе, все светлее и радостнее.
Благодарю тебя за то, что ты возродил в моей душе ту радость, без которой женщина, наверно, вообще не может жить на свете.
Перед отъездом ты сказал мне, что просил благословения брата Симона. Я сначала не придала этому значения, предполагая, что ты просто обратился к самому высшему по рангу нашему брату, однако потом я вспомнила, каким взглядом Симон смотрит иногда на тебя, когда ты не видишь этого. Кто он тебе? Старший родственник? Дядя? Ты никогда не говорил мне об этом… Я сама очень люблю и уважаю Симона, потому что он очень много сделал для меня, и я никогда не забуду тех несколько лет в Валахии, когда он готовил княжну Елену и меня вместе с ней к нашему будущему! Каких хороших учителей он нам находил и какие глубокие, поучительные мысли высказывал в беседах с нами.
Спасибо тебе за все, милый мой, и знай — я жду твоего возвращения.
Во имя Господа Единого и Вездесущего.
Марья
Тайнопись X
От Неждана Кураева
Венеция
3 марта 1491
Марье Любич
Москва
Во имя Господа Единого и Вездесущего!
Моя любимая, сердце мое!
Ты даже не можешь представить себе того невыразимого счастья, которое испытал я, читая твое письмо! Больше десяти лет я ждал этого момента, больше десяти лет я мечтал о нем и страшился, что никогда его не дождусь. Благодарю тебя, любимая, за твое чистое, доброе, открытое и совсем не оледенелое сердце, и оно, я уверен, еще запылает любовью, которую мне так хочется зажечь в нем.
С удовольствием сообщаю о выполнении твоей просьбы: по дороге в Венецию я остановился на несколько дней в Кракове и навестил твоего брата. Не стану скрывать, что я и у него попросил твоей руки, разумеется, предупредив его, что окончательное слово останется за тобой.
К моей огромной радости он ответил согласием и вообще отнесся ко мне с братской сердечностью.
Благодаря Ивану я познакомился с двумя его замечательными друзьями, которые также произвели на меня огромное впечатление, как люди совершенно необыкновенные.
Один из них совсем еще юноша по имени Николай Коперник, невероятно талантливый математик и астролог, другой — постарше и совершенно иной — красавец, обаятельный мужчина, смельчак, воин и забияка, князь Михаил Глинский, который вместе с твоим братом заканчивает обучение медицине.
Кажется, они оба намерены в будущем году возвращаться в Литву, а я расставался с ними с огромным сожалением, поскольку все трое стали мне как родные братья, о чем я, должно быть, много раз восторженно говорил им во хмелю, поскольку последний вечер мы провели в мужской компании в веселой пирушке, и я даже не помню, как они погрузили меня в кибитку и отправили в дальнейший путь.
Думаю, мой ответ на заданный тобой вопрос относительно Симона повергнет тебя в изумление.
Я уже очень давно знаю, что он — мой родной отец.
Но из-за того, что Симон никогда сам не говорил мне этого, я стесняюсь открыть ему все, что знаю, ибо сведения получены мной несколько странным образом.
Когда я был маленьким мальчиком — с тех пор, как себя помню — я жил в Польше в небольшом приморском городке в семье голландского картографа.
К шести-семи годам, я уже вполне понимал польский язык, но мои приемные родители между собой разговаривали только по-голландски и, разумеется, я не мог ни слова понять из их бесед. Некоторое время
После моих настойчивых расспросов они признались, что являются лишь моими приемными родителями, а этот седой человек — мой тайный и богатый покровитель, который отдал меня им на воспитание ввиду того, что мои родные мать и отец погибли при каких-то необыкновенных и трагических обстоятельствах. Меня почему-то страшно мучила эта тайна, и я решил во что бы то ни стало раскрыть ее.
Для этого у меня был только один путь: я заметил, что после каждой встречи с седым человеком и разговоров с ним, которых я не мог слышать, мои приемные родители долго потом беседовали между собой по-голландски, и я догадывался по их взглядам и жестам, что речь шла обо мне и о Симоне.
Ты не поверишь, но я в течение нескольких месяцев, незаметно расспрашивая их о том, как называется тот или иной предмет или действие по-голландски, уже через полгода я изучил этот редкий и трудный язык настолько, что мог понимать практически все, о чем они говорят.
И вот постепенно, шаг за шагом, из бесед между собой этих добрых и славных людей я узнал правду.
Оказалось, что я незаконнорожденный ребенок, моим настоящим отцом был Симон, а мою мать убил ее муж за измену.
Симон всю жизнь заботился обо мне, не жалея никаких денег на мое воспитание и образование.
Опыт с голландским языком открыл мне самому мои подлинные способности — выяснилось, что я очень легко схватываю и усваиваю разные языки.
Благодаря моим приемным родителям, Симону и нанятым им учителям, которые меня обучали, я не только научился картографии, математике, медицине, но — и это главное — к восемнадцати годам я свободно владел одиннадцатью языками.
Именно благодаря этому Симон и счел возможным отправить меня в Валахию обучать языкам княжну Елену и там я впервые увидел тебя.
Я с нетерпением жду моего возвращения и встречи с тобой.
Однако, боюсь, мне придется еще немного задержаться.
Чего только я ни делал, с кем только ни разговаривал, до кого только я не добирался, но мне так и не удалось добыть никаких дополнительных сведений об органном мастере Джованни Сальваторе, кроме единственной и не очень достоверной информации.
Я нашел одного человека, старого пьяницу лавочника, который уверял меня, будто знал органиста Джованни Сальваторе в молодости совсем под другим именем — имя это: Джулиано Сантини.
Мне удалось отыскать запись в одной церковной книге, свидетельствующую о том, что некий Джулиано Сантини, по возрасту такой же, как Джованни Сальваторе, родился в Милане в конце апреля, что означает знак Тельца.
Но пока я не смог найти никаких доказательств того, являются ли Джованни Сальваторе и Джулиано Сантини действительно одним и тем же лицом или, быть может, старый пьяница что-то напутал.
Не желая подвести своего дорогого отца, я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы выполнить его поручение и добыть еще какие-нибудь сведения.
Добыв их, или убедившись в невозможности ничего больше узнать, я немедленно отправлюсь в обратный путь, и буду мчаться к тебе с такой скоростью, с какой это будет возможно.
И если б действительно, как люди часто это говорят, у любви были крылья, я летел бы к тебе без устали, без сна и отдыха, пока не увидел твое милое родное лицо и не прикоснулся б своими губами к кончикам твоих пальцев.
И пусть моя любовь даже отсюда по-прежнему согревает и хранит тебя, сердце мое.
Во имя господа Единого и Вездесущего.
Твой Неждан.
Глава пятая
БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ (1491 г.)
ТЕТРАДЬ ОТЦА МЕФОДИЯ
Сегодня исполняется десять лет с тех пор как я начал эти записки.
Сначала я представлял их как некую черновую тетрадь, куда буду вносить только конкретные события, происшедшие в том или ином году с тем, чтобы те из них, которые позже окажутся важными, переносить в основную «белую» рукопись истории этого места и этой земли, куда Господь меня привел, а я посему счел долгом своим рассказать потомкам о том, что здесь свершалось.
Но в этой черновой тетради мне все чаще и чаще хотелось не только сообщать, что в такое-то число такого-то месяца от сотворения мира. родился некий раб божий, но и хотелось поделиться своими мыслями, впечатлениями и чувствами, которые меня в это время охватывали.
Наверно, это признак приближения зрелого возраста, потому что раньше у меня не было желания, присущего людям старшим, рассказывать о прошлом, подробно описывая его детали. А сейчас вот и я стал таким же — да и что удивляться — когда двенадцать лет назад я впервые ступил на эту землю, мне было двадцать четыре года, а сейчас уже тридцать шесть, и возраст этот представляется вполне зрелым.
За эти годы на моих глазах произошло много замечательных событий, некоторые из которых возможно даже войдут в часть той Большой Летописи, которую пишут братья мои — мудрые и образованные служители Божьи в разных храмах и монастырях. Тешу себя мыслью, что, возможно, когда-нибудь и мои скромные записки вольются в общий поток знания о прошлом.
Я, однако, вижу своей скромной задачей описание жизни и быта самых обыкновенных людей, которые редко попадают в исторические хроники, поскольку там основное место занимает описание жизни и деяний королей, великих князей и доблестных воинов, которые делами и подвигами своими изменяют наш мир.
А у нас тут происходят самые обычные житейские события.
Казалось бы, ничего особенного, но, тем не менее, жизнь меняется на глазах.
Когда я впервые появился на этой земле, где горели дома и где молодой владелец этой земли, тогда еще двадцатилетний юноша, мужественно отстаивал свои права, мне и в голову не могло прийти, все что случится потом. Я так хорошо помню его юное лицо… А вот сейчас он только что отстоял обедню — тридцатидвухлетний мужчина со своей двадцатидевятилетней супругой и четырьмя детьми, а пятого кормилица держала на руках… Девятилетний Иван, семилетняя Анастасия, четырехлетний Олег, совсем маленькая — три годика — Анна и младенец Василий… Господь дает любящим супругам детей, и это великий дар Божий, а ведь, если подумать, разве вырастить и воспитать этих детей, сделать их истинными христианами, добрыми людьми — это не меньший подвиг, чем подвиги королей, великих князей и героев, в результате которых не рождаются, но гибнут сотни и тысячи порой ни в чем не повинных людей…
Как-то игумен Волоцкий Иосиф рассказывал мне, что был свидетелем клятвы юного Медведева в том, что он приложит все свои силы, чтобы на земле его царило благоденствие и процветание, а не смерть и пожарища…
Ну что ж, он, похоже, достойно выполняет свою клятву.
Только за последние восемь лет я отметил в своей церковной книге более дюжтны венчаний, и десятки новорожденных увидели божий свет.
Разрослась не только сама Медведевка, но и новое сельцо Манино и хотя я, как слуга Божий, не одобряю употребления того продукта, который столь успешно производит и продает купец Онуфрий Манин, я не могу не отметить его набожность и христианскую доброту — мало того, что, как мне известно, именно он оплачивает из своих доходов все подати Медведева, так он еще делает очень много для всех жителей как самой Медведевки, так и Манинских, не говоря уже о том, какие щедрые подношения и пожертвования он каждый раз передает храму, где я смиренно служу Господу в качестве настоятеля, благодаря чему храм этот украсился премного, новыми колоколами обогатился, и теперь со разных мест съезжаются к нам жители на молебны. Даже из Картымазовки, где есть свой храм, некоторые предпочитают наш, да и сам Картымазов и вся его семья — у него теперь уже двое внуков — тоже приезжают к нам помолиться, особенно когда старые друзья: Медведев, Картымазов и Бартенев время от времени собираются вместе, чтобы вспомнить былое, в котором их многое связывало, да и о будущем подумать.
Зайцевы, тоже вот, хоть и живут далеко, стали их друзьями, и уж особо хочется отметить еще недавно новообращенную нашу татарочку Чулпан, в крещении Дарью, которая как ни одна женщина в округе смиренно приходит в храм, не пропуская ни одного богослужения и так горячо молится, и во всем мне исповедуется… Однако только я, да Господь Бог знаем то, о чем она просит, и я вместе с ней молю Господа об исполнении ее молитв.
Расписался я сегодня, как никогда, видно потому что пробежал мысленным взором десять лет, которые пролетели незаметно…
Однако пора идти — ждут уже меня прихожане со своими радостями, горестями да молитвами.
Сниспошли, Господь, и далее мир и благоденствие на нашу землю, молим тебя покорно.
Аминь.
… В середине июня Медведева и Картымазова срочно вызвали в Москву.
Они прибыли в Кремль, где их встретил слегка постаревший и потерявший глаз в какой-то стычке Ларя Орехов и тут же отвел к Патрикееву.
Патрикеев еще больше постарел за это время, отяжелел, еле передвигался, одышка мучила его, но Медведева и Картымазова он встретил на редкость приветливо, многозначительно сказав:
— Государь очень доволен вами, по-прежнему помнит и ценит вас, и пригласил сегодня для дачи особых поручений. Первым он ждет тебя, Василий.
Едва передвигая ноги, он медленно вышел, и Медведев вынужден был идти рядом с ним так же медленно. До палат Великого князя было каких-то двадцать шагов по белокаменному кремлевскому переходу. Несколько бояр жались к стенам, пропуская толстого Патрикеева, и вдруг откуда-то из-за поворота прозвучали женские голоса: один строгий и повелительный, другой — юный и беспечный, и тогда бояре еще больше вжались в стену, Патрикеев немедленно остановился и многозначительно оттолкнул Медведева к стене напротив и только тогда Медведев понял, кому так почтительно все уступают дорогу.
Великая княгиня Софья Фоминична в сопровождении своей дочери Олены двигалась навстречу. Все низко поклонились, и Медведев лишь краем глаза успел оценить, как изменилась и похорошела пятнадцатилетняя княжна Олена.
Она сразу узнала его.
— Ой, — сказала она, — и приложила руку ко рту.
— Что случилось? — строго спросила Софья.
И в этот момент они поравнялись с Василием.
— Я узнала тебя сразу, Василий Медведев, я тебя хорошо помню, — сказала Олена.
— Я счастлив, княжна, — лишь едва подняв на нее глаза и тотчас опустив их, почтительно ответил Медведев.
— Это хорошо, Олена, мы всегда должны помнить и ценить преданных слуг, — холодным тоном сказала Софья и слегка подтолкнула Олену вперед.
— Именно так я и хотела сказать, матушка!
Быть может, это только показалось, быть может, это была лишь случайность, но Медведев был уверен, что в тот миг, короткий и неуловимый, когда Великая княжна Олена проходила мимо, она легким, никому не заметным движением руки на долю секунды коснулась его плеча.
… Великий князь принял Медведева так, будто они расстались только вчера.
— Вот что, Василий, — сказал он, — у меня, наконец, освободились руки, и я хочу раз и навсегда покончить с этими порубежными войнами да беспорядками, которые творятся в Верховских княжествах. Мне надоело выслушивать постоянные жалобы всех этих Воротынских, Белевских, Мезецких друг на друга, мне надоело выслушивать жалобы короля Казимира на то, что наши слуги чего-то там им творят — пора с этим покончить! Но я не хочу объявлять официальной войны, да и кому, за что? Мы посмотрим, как нам лучше поступить, а для этого следует досконально знать, что у них там и как… Одним словом, Медведев, вот тебе мой наказ: до весны будущего года я хочу иметь полные и достоверные сведения о том, какие укрепленные крепости есть нынче во всех городах и господских дворах Верховских княжеств, сколько у кого пушек и пищалей, где они находятся и, наконец, самое главное — сколько у кого в подчинении людей, как вооружены, опытны ли и на чью сторону смотрят. Но на этот раз я не хочу, чтобы ты ездил туда сам, Медведев, там тебя слишком хорошо знают после истории с Воротынским, да и дворяне соседние, если поедут, могут вызвать ненужные разговоры. Ты меня понял?
— Да, государь, — поклонился Медведев, — у меня есть люди, которых никто не знает, и я пошлю их туда.
— Они надежны?
— Как я сам, государь.
— И… много у тебя таких людей?
— Есть несколько, государь, — уклончиво ответил Медведев.
И Иван Васильевич понял, что это уже не тот двадцатилетний юноша, который предстал перед ним впервые еще в тех старых кремлевских палатах.
— Ты все еще не расстаешься с дедовским мечом? — с едва уловимой насмешкой спросил Иван Васильевич.