Поручик Бенц
Шрифт:
– Да, Эйтель… – прошептала она.
– Что?
– Я уеду с вами и стану вашей женой.
Бедная Елена!.. Только сейчас она решилась.
Когда они прибыли на софийский вокзал и сошли с поезда, Елена взяла Бенца под руку, и в этом жесте он увидел доверие и первое открытое проявление их новых отношений. Шел дождь. Воздух был насыщен испарениями от мокрых шинелей. Пробиваясь сквозь беспорядочную толпу немецких и болгарских солдат, они направились к выходу. На осунувшихся лицах болгар читалось лихорадочное возбуждение, страх, смятение и в то же время радость, вызванная известием о мире.
Бенц нанял извозчика. Елена молча сжалась на сиденье. Бенц обнял ее. Ему казалось, что нет на свете ничего дороже этого маленького, хрупкого тела, дрожащего в его руках от осеннего
– Брат здесь? – торопливо спросила она.
Слуга промолчал. На его лице отразились тревога и смущение. Когда он принимал от Бенца шинель и фуражку, Елена повторила свой вопрос. Лакей еще больше смутился, подбородок у него дрогнул. Видимо, он колебался, не зная, что сказать. Окончательно растерявшись, он еле вымолвил:
– Мадемуазель Елена, ваш брат ранен дезертирами.
Елена без чувств упала на руки Бенцу. И пока он нес ее вверх по лестнице, ясная и пронзительная мысль повергла его в отчаяние: Елена не поедет с ним в Германию.
Ту ночь Бенц провел у Петрашевых, пытаясь успокоить Елену и почти не думая о том, что будет дальше. Ротмистра Петрашева тяжело ранили в грудь, и эта рана искупала его тыловую жизнь. Бенцу пришлось употребить немало усилий, убеждая Елену в том, что рана не опасна. Наконец она поверила ему и успокоилась. Тем не менее, когда они спустились в столовую к ужину, Бенц заметил, как сильно осунулась она за эти два часа. Кусок не шел ей в горло. Время от времени она вглядывалась погасшими глазами в Бенца, словно пытаясь отгадать его мысли. Бенц отвечал ей ободряющими взглядами. Наконец она бросила вилку и разрыдалась. Бенц проводил Елену в ее комнату.
– Вы должны простить меня!.. – еле слышно прошептала она.
Бенц с горечью осознал, как она любит брата. Ротмистр Петрашев был, быть может, единственным мужчиной, которого она будет любить всегда.
Бенц прижал ее к себе и сказал твердо:
– Вы останетесь с ним.
Вскоре после ужина пришел Андерсон и рассказал, как ранили ротмистра. В тот вечер, когда Бенц приехал в X., они оба получили по телефону приказ вернуться в Софию. В столице они узнали, что взбунтовавшиеся солдаты арестовали офицеров ставки. На следующий день под Владаей разгорелось настоящее сражение. Пока Бенц слушал рассказ о подвигах пулеметного взвода, которым командовал ротмистр Петрашев, и немецкой батареи, вверенной Андерсону, телефон не умолкал. Высокопоставленные личности и светские дамы любезно осведомлялись о состоянии здоровья раненого. Бенц невольно подумал о тысячах храбрых, но безвестных болгарских офицеров, которые умирали, сжав зубы, в госпиталях Македонии, Сербии и Румынии. О них никто не расспрашивал. Почему Бенца не тронула судьба ротмистра Петрашева, почему не вызвала сочувствия? Бенц знал, что ротмистр участвовал в Балканской войне и имел ордена за храбрость. Знал и то, что ранение избавляло его от безмолвных упреков фронтовых офицеров. Ротмистр Петрашев не был ни трусом, ни подлецом, ни растяпой. И все же сколь необъяснима антипатия! Когда Бенц думал о ротмистре, в его памяти всплывал роскошный огненно-красный мундир, неизменно вежливая улыбка и скрытая ненависть к немцам. Разве не презирал он Бенца, чье ничтожное существование помешало его сестре стать госпожой фон Гарцфельд?…
Эти осенние дни, грустные и незабываемые, Бенц провел в уверенности, что Елена твердо решила стать его женой. Если бы не ранение брата, она была бы готова великодушно пожертвовать своей судьбой. Но Бенц смутно сознавал, что все равно не смог бы удержать ее навсегда. Ее сердце было подобно сказочному фениксу, который сгорает и снова возрождается
Неожиданное ранение ротмистра Петрашева помешало Елене уехать с Бенцем, но в то же время давало ему еще одну возможность безболезненно порвать с ней. Бенц упустил и эту последнюю возможность.
Елена должна остаться с братом, Бенц понимал это. Он не позволил себе даже напомнить ей о поездке в Германию. Единственным для него выходом было уехать вместе с отступающими немецкими частями. Ничто иное не приходило ему в голову. Он был удручен, но спокоен. Даже если война против ожидания затянется, Елена сможет приехать в Германию через какую-нибудь нейтральную страну. Своими соображениями он делился с ней.
Согласно условиям перемирия, германские войска должны были покинуть Болгарию за две недели. С помощью знакомого полковника медслужбы Бенц сумел остаться в Софии до последнего дня. Зачем? Так же трудно было объяснить, почему он задержался тогда в X.
Ротмистр Петрашев быстро шел на поправку, и Елена могла больше времени проводить с Бенцем. Она осунулась и побледнела после бессонных ночей, проведенных у постели раненого. Иногда они с Бенцем шли в Борисов парк, который тогда находился за чертой города и не был таким многолюдным. Печальное многоцветье осени, считанные дни, остававшиеся до отъезда Бенца, придавали их любви меланхолическую нежность и откровенность. Они бродили по пустынным аллеям, усыпанным желтыми листьями. Елена старалась приободрить его, говорила, что очень любит его, что всегда будет думать о нем, что будет писать ему длинные письма. Но бывали моменты, когда она начинала невольно анализировать пережитое, и тогда снова всплывал навязчивый мотив – непонятное, гнетущее самоуничижение. Потом она вдруг спохватывалась и с внезапным оптимизмом убеждала его, что верит в их счастье, которому не будет конца. Но мог ли Бенц поверить в это? За последние дни в Софии он видел, как много мужчин ухаживает за Еленой, и впервые ощутил тревогу и опасение, когда думал о том, как она будет проводить время без него. Ради справедливости он должен был признать, что при встречах с молодыми офицерами, навещавшими брата, она не позволяла себе даже намека на флирт. Бенц испытывал не ревность, а страх… Именно страх, потому что ревность связана с известным ожесточением по отношению к любимому существу, а Бенц был еще очень далек от естественного в подобной ситуации раздражения. Страх вызывали не конкретные соперники, поручик X или капитан У, осыпающие ее комплиментами, а затаенное убеждение, что он рано или поздно потеряет ее и его отъезд ускорит катастрофу. И все же он тешил себя надеждой, что надолго сохранит ее любовь. Любовь подобна жизни на пороге смерти: отчаянными усилиями, любыми жертвами мы отстаиваем каждый ее час, каждую минуту…
XVIII
Между тем время летело и день отъезда Бенца неумолимо приближался. Из Македонии прибывали последние немецкие батальоны и батареи. Иногда Бенц останавливался на улице и задумчиво следил за проходящими артиллерийскими колоннами. Громадные понурые лошади, тяжелые орудия, солдаты в сером – медлительный поток стали, животных и людей катился среди враждебного молчания болгар, стоявших на тротуарах. С одной из последних артиллерийских частей прибыл и Гиршфогель.
Андерсон и Гиршфогель уезжали в одном эшелоне и вместе пришли попрощаться. Гиршфогель ничуть не изменил своим манерам, но выглядел окрепшим, даже помолодевшим. Сидя за чаем, оп спросил Елену, может ли он быть уверен, что она не осталась в обиде за мелкие шутки, которые он позволял себе за время их двухлетнего знакомства. И, желая выставить свое извинение как последнюю шутку, он насмешливо поглядел на нее своим пронзительным, ехидным взглядом.
– Ничуть, – произнесла она в раздумье, не обращая внимания на его иронию. – В вас я всегда видела свою совесть.
– Другими словами, – не утерпел Гиршфогель, – я не слишком часто мучил вас.
– Нет, вы мучили меня, – сказала она так же тихо и задумчиво, – вы даже были беспощадны. Но поверьте, от этого я становилась лучше.
Гиршфогель поклонился с двусмысленным выражением, но ничего не сказал.
– Я стала лучше, – продолжала она. – Возможно, вы подумаете, что я придаю драматический характер заурядным отношениям. Не знаю! Быть может, только я воспринимала их так. Но это правда – я стала лучше.