Послание Геркулеса
Шрифт:
Такого не бывало на самом деле с того случая, когда Хью-тон Миффлин купил у него сборник научных размышлений под названием «Место, где нет дорог». Даже Нобелевская премия за работы по нуклеиновым кислотам такого оживления у него не вызвала.
Наутро он встал позже обычного и был немного рассеян, когда приехал в лабораторию, где все, конечно же, говорили о гибели Корда Маевского. На доске объявлений висела записка с указанием имени и адреса отца и сестры Маевского.
В несколько минут десятого Гамбини собрал сотрудников в комнате для совещаний.
– Он строил машину,
– Мы не знаем, что это должно было быть. Пит считает, что оно как-то управляло газовой статистикой внутри магнитной бутылки. Но оно, очевидно, вышло у Корда из-под контроля. Частично виноват в этом я. Он мне показывал схему и говорил, что хочет ее собрать. Мне идея не понравилась, и я должен был его отговорить. Я этого не сделал. Такой ошибки мы впредь не повторим.
В комнате собралось человек двадцать.
– Я хочу воспользоваться возможностью, - продолжал Гамбини, - предупредить вас всех. Больше никаких экспериментов на стороне. Все устройства, найденные в тексте, любые технологии и процедуры должны быть подробно представлены в письменном виде мне лично до производства каких бы то ни было экспериментов. Надеюсь, это всем ясно. Любое нарушение будет считаться поводом к увольнению.
После собрания Хаклют отвел Гамбини в сторонку и спросил о природе устройства Маевского и знает ли Гамбини, почему оно взорвалось.
– Знаешь, Сай, я думаю, он пытался осуществить статистическое управление первым законом термодинамики.
Хаклют не засмеялся, но это потребовало всей его выдержки.
– Это же невозможно, Эд. Разве что я тебя не понял?
– Первый закон не абсолютен, Сай, - ответил Гамбини.
– Совершенно не обязательно, чтобы тепло передавалось от нагретого газа к охлажденному. Это лишь в высокой степени вероятно благодаря обмену молекулами. Но некоторые молекулы горячего газа движутся медленнее, чем самые быстрые молекулы холодного. И наоборот. И я думаю, что устройство Корда должно было управлять этим обменом.
Хаклют попытался представить себе процесс.
– Демон Максвелла, - сказал Гамбини.
– Да, кажется.
Джеймс Максвелл, физик девятнадцатого века, предложил такой мысленный эксперимент. В разделенном перегородкой сосуде в одном отсеке находится горячий газ, в другом - холодный. В перегородке есть отверстие, и. если около него поставить демона, пропускающего в горячую камеру лишь самые быстрые молекулы из холодного газа, а обратно - только самые медленные, может получиться интересный эффект.
– Мы бы увидели, - сказал Хаклют, - как горячий газ становится горячее, а холодный - холоднее. И ты думаешь, что-то такое получилось с Маевским? Это же абсурд.
– Ты видел дом? Пойди посмотри. Когда вернешься, поговорим насчет абсурда.
Хаклют посмотрел в глаза Гамбини. Очки съехали на нос, и во время разговора он смотрел поверх них.
– О'кей, - сказал он.
– Может, пришла пора задать себе вопрос, с кем же мы имеем дело на том конце передачи. Не приходило никому в голову, что это могут оказаться злобные типы? Иначе зачем бы им посылать нам спецификации штуки, которая взорвется нам прямо в лицо?
– Не могу согласиться, - возразил Гамбини.
– Мы просто были неосторожны. Никто не станет устраивать столько хлопот, чтобы подстроить пакость. Быть может, дело отчасти в том, что мы плохо поняли спецификации. Может, мы не такие умные, как они думают. Мы даже не смогли сообразить, какое нужно напряжение. И вот тут, наверное, все и пошло наперекосяк.
– Может быть, они не пользуются электричеством?
– Тогда магнетизм, бензин. Или кто-то должен вертеть маховик. Откуда мне знать, черт побери? Что бы это ни было, следовало дать какие-то указания по использованию.
– Если это не что-то, чего вы не измеряете.
– Можешь привести пример?
Хаклют подумал, потом покачал головой:
– Нет, просто сказал, не врубившись.
– У него еще чуть кружилась голова от вчерашнего.
– Хорошую новость хочешь?
– Вполне бы пригодилась.
Они пошли в кабинет Гамбини, и руководитель проекта устало опустился в кресло.
– Ни за что не хотел бы пройти через такое еще раз.
– Могу понять, - отозвался Хаклют.
– Так что за хорошая новость?
Хаклют снял очки и положил их на стол Гамбини. Толстые стекла в стальной оправе. Физически слабый Хаклют без них казался еще меньше.
– Всю жизнь их ношу, - сказал он.
– Близорукость и астигматизм. У меня в семье все постоянно мучились глазами.
– Он неловко улыбнулся, огляделся и увидел «Вебстера».
– Миопия у всех.
– Взяв словарь, он приподнял его над очками.
– Первую свою пару я надел в восемь лет.
Он выпустил словарь, и тяжелый том раздавил стекла вдребезги.
Гамбини только смотрел, заинтригованный.
– Сай, какого черта ты творишь?
Хаклют небрежно смел стекла в корзину. Потом раскрыл словарь.
– Выбери какое-нибудь слово.
– «Ксенофобия». Сайрус… Хаклют перелистнул страницы.
– Страх перед чужими. Или чужим. Хочешь производные? Гамбини смотрел вытаращенными глазами.
Хаклют протянул руки.
– Больше они мне не нужны.
– Он оглядел кабинет. Заглавия на корешках книг он видел отчетливо. Как и надписи на всех грамотах. Он мог разглядеть все пуговицы на рубашке Гамбини, пересчитать кнопки на телефоне у двери. Ясно различить текстуру ткани занавесок и надпись на кофейной чашке - «Калифорнийский университет».
– А знаешь, почему у нас у всех было плохое зрение?
– Генетика, - ответил Гамбини.
– Разумеется, - нетерпеливо отмахнулся Хаклют.
– А почему? А потому что механизмы ремонта не были правильно настроены, вот почему. Хотя аппаратура, которой полагалось поддерживать глаза в порядке, была на месте. Только программа испортилась. Исправь программу, Эд, и зрение в каждом глазу станет по единице.
– Чертов сукин сын!
– просиял Гамбини.
– И ты это сумел сделать?
– Частично. И для тебя могу сделать, Эд, если хочешь. Могу сделать тебе глаза двадцатилетнего юноши.
– Он глубоко вздохнул.
– Понимаешь, всю жизнь я не знал, что значит хорошо видеть. Я всегда смотрел на мир через молочное стекло.