Послание к коринфянам
Шрифт:
– Нет.
– Не надо считать меня бестолочью, господин директор школы.
– О других осадах и штурмах, в том числе под командованием того же самого господина Корво, я тоже читал.
– И местами это было весьма неприятно. Слишком легко себе представить.
– Форли, Капуя, Пергола...
– улыбается Алваро. Собственное объяснение господина Корво, дескать, он не желал резни и разграбления города, было бы безупречно, если бы прочие города, которые не собирались сдаваться, не брали приступом без особой деликатности.
– А об осадах и штурмах... под другим командованием? За вычетом двух или трех фамилий?
– Заставить город сдаться - значит, сэкономить свою армию, вот и все.
– То ли и впрямь такие наивные люди, то ли издеваются.
– Алваро, вы помните, как тогда обычно при осадах поступали с людьми, пытавшимися покинуть осажденный город?
Ну да, тех, кто уходил из Фаэнцы, по приказу господина объединителя кормили и отпускали на все четыре стороны. Потом, когда город был взят, позволили вернуться. Имущество вообще не тронули, то, что бомбардировка не попортила. Контрибуцию не взыскивали. Только власть сменили.
– Да у нас тут одна сволочь, Пелаэс звали, вообще компенсации за разрушенное выплачивала!
– Этот разговор невозможно вести, когда лежишь и выворачиваешь голову, чтобы увидеть обоих собеседников.
И вообще невозможно вести. Извергов не переспоришь. У них безупречная складная картинка. Им никогда не приходилось сидеть под непрерывным обстрелом, думая только об одном: скорее бы кончилось. Неважно, чья возьмет. Лишь бы стрелять перестали. Им никогда не приходилось чинить поломанное, таскать с улицы обломки чьей-то мебели - на дрова, и надеяться, что власть уже установилась, что стрелять больше не будут. Надеяться и заклеивать свежевымытые окна крест-накрест.
– Да, пятьсот лет спустя, Алваро. Пятьсот лет спустя. А тогда... во время предыдущей осады той же Фаэнцы, лет за тридцать до того, всех захваченных за стенами горожан, без различия пола и возраста, калечили и отсылали обратно, чтобы семьям пришлось кормить беспомощных нахлебников. И человека, который это сделал, никому не пришло в голову осудить. Он не нарушил ни обычаев, ни законов. А за десять лет до того пойманным вражеским арбалетчикам пальцы рубили, чтобы не пользовались богомерзким оружием.
Ну да, думает Алваро, а если я скажу, что "а мог бы и искалечить" - это не аргумент, когда речь идет о таком из себя герое и создателе нового формата войны, то мне еще раз напомнят о моральных нормах века того и века этого. История - дурацкая наука. Нормы, нормы... все равно, что по понедельникам мерить расстояние в метрах, а по средам - в вилках.
– Я вообще-то хотел сказать, что Пелаэс что с компенсацией, что без - сволочь. Вы сами знаете. А тоже очень так... красиво проявлял доброту.
– Ваш Пелаэс был в первую очередь дураком. И бандитом. Как, впрочем, и большинство местных деятелей... Вы знаете, Алваро, - интересуется Рауль, - чем бандит отличается от политика?
– Маркой костюма, - вот пусть попробует опровергнуть.
– Ошибаетесь. Бандит - человек, который при помощи насилия заставляет вас отказаться от своей выгоды в пользу его собственной. И элемент насилия для него не менее важен, чем выгода. Обычно - более важен. Политик - это человек, который убеждает вас, что ваша выгода совпадает или совместима с его собственной. В том числе и при помощи насилия, если это самый эффективный способ. Из всех, с кем вы имели дело до того, как попали сюда, политиком был только сеньор Эулалио.
То-то вы от его политики поголовно за стволы схватились, усмехается про себя Алваро. Вместо дебатов по первому каналу. Главное, досочинив за меня, что меня обдурили и заслали - а я ведь объяснял же только что не на латыни. Но разве великий профессионал и выпускник новгородского филиала университета Максим Щербина поверит, что я все сделал сам, что "научить" и "заставить" - не одно и то же? А теперь мы с сеньором Эулалио оба - собственность корпорации, и наружу нам лучше не высовываться. Правда, и тут неплохо. Не считая режима, процедур и чертовых упражнений трижды в день под надзором врача и цербера сразу - тоже, между прочим, результат политики.
И к тому же глава корпорации сует нос в заданные в школе эссе... и говорит глупости.
– То есть, когда кто-то приходит в лавку и убеждает ее владельца, что ему выгодно платить ему за защиту, а иначе его сожгут вместе с лавкой парни из другой банды - это уже политика?
– О. Учитесь!
– смеется феодал.
– Если это и вправду так - это, возможно, ее начало.
– Приплыли, - улыбается Алваро.
– Оказывается, наши рэкетиры - политические деятели. Предвестники прогрессивной политической системы. И судить их надо за политику.
– Если бы в вашей стране не было ничего другого - конечно же.
– Ну поскольку при вашем герое истории других не было... значит, невиновен. Но все равно - бандит, как вы мне только что убедительно доказали. И методы именно такие.
– Попытайтесь обосновать, - ну изверги же. И не знаешь, куда засунуть их Сократа и его методы.
– Очень просто. Вот у нас есть город, его поделили нескольких семей. Они берут дань, защищают - друг от друга. Одна семья решила расширить влияние. Предприимчивый сын этой семьи сделал свою бригаду - и начал. Приходит к одному, к другому - требует перейти под его руку. Кто согласен, тому меньше плата, а прикрытие лучше, еще денег на рост одолжат под маленький процент. А если три лавки на улице перешли, а четвертая не хочет - с хозяином сначала поговорят, а упрется, так сожгут. Остальные сделают выводы, что лучше добровольно. Если другая семья слабая, ее так и вовсе выдавить можно. Кто посильнее - ну там сестер замуж выдать. Узнаете?
– Конечно. В некотором смысле, Алваро, это все до сих пор происходит... ровно сейчас. Зачем, вы думаете, я сразу спросил вас о том, что случилось после крушения? Это и есть самое важное. Власть бандита рушится, как только у бандита кончается сила. А власть политика?
– Когда приходит более убедительный политик.
– Причем сила фактором будет вовсе не обязательно. Особенно, если люди успели понять, что их выгода и вправду лежит там, где им сказали. Именно поэтому, кстати, за какой-то чертой политического лидера нет смысла смещать или убивать.