После боя
Шрифт:
Очевидно, владелец бара, так же, как и большинство его клиентов были большими поклонниками бокса. Я вспомнил про рекламу, которую слышал по радио в машине утром: про крупный поединок, который должны были транслировать именно сегодня. Но мне было настолько безразлично, что, когда я вошел в бар, то бросил лишь беглый взгляд в телевизор и, увидев трансляцию боксерского матча, больше уже не смотрел на экран. Шум раздался в тот момент, когда матч, очевидно, шел к своему завершению. И в ожидании нокаута зрители громко выражали свои эмоции. Я все-таки бросил быстрый взгляд на экран. Там два блондина нордического типа (один в красный трусах, другой — в черных) колотили друг друга по морде, шатаясь оба разом. Я понял, что долгожданного нокаута не последовало, и вопли зрителей были негодованием на результат неудачного удара. Русский бродяга оторвался от стакана и внимательно уставился на экран.
— Ты любишь бокс, Мел?
— Терпеть
Я засмеялся, потому, что думал точно так же, хотя и не был женат, но в тот момент произошло настолько странное событие, что от разговора и экранов оторвался не только я один.
Раздался голос — хриплый, но в то же время очень громкий, сказавший внятно по-русски:
— Идиоты! Ничего не могут понять!
Я обомлел. Услышать русскую речь здесь, в самом сердце Южной Калифорнии, было настолько необычно, что все мои эмоции разом растворились в огромном удивлении, от которого я уже немного отвык. Потом я понял, что этот русский текст — связная, внятная речь русского бродяги (того самого русского бродяги!), наблюдавшего за боксерским поединком. Через несколько минут голос раздался снова:
— Красный никогда не выйдет вперед даже по очкам, хотя у него потрясающая техника! Только скорость немного хромает, и еще блоки правой… Он через минуту может уложить черного — но не сделает это… Но победу, хоть и лучший, не получит никогда! Я это знаю.
Я энергично принялся переводить Мелу смысл его слов, когда понял, что бой окончен. А, обернувшись, увидел (и это было вторым моим огромным удивлением за тот вечер), как судья поднимает руку боксера в черном, что означало присужденную победу. Скорей всего, по очкам… Когда я обернулся к стойке бара, бродяги уже не было. Там, где он сидел, остался лишь пустой грязный стакан.
Я солгал бы, сказав, что думал о нем долго. Я солгал бы, сказав, что думал о нем вообще. Там, где люди заняты важным делом — выживанием в комфортных условиях, нет других, более важных дел. Иногда мне кажется, символ престижа и высокого положения в обществе — это вообще не думать ни о ком, кроме себя. Так ведет себя большинство людей, чего-то добившихся в жизни. Словно опустить глаза вниз или отвести их в сторону — значит нанести этому престижу и положению жестокий и непоправимый урон. Мне так кажется. Может, я ошибаюсь. Я пришел к этому выводу, наблюдая коллег по работе, по бизнесу, новых американских знакомых. Людей, в окружающей жизни не заглядывающих дальше стандартной картинки лобового автомобильного стекла. Стеклянный прямоугольник по дороге домой — все, что они видят. Остального словно не существует, и не будет существовать никогда. Может, это всего лишь мое предвзятое мнение….Кто знает… Но только мне кажется, если б происходило совсем не так на самом деле, если бы люди почаще и почище думали друг о друге, в мире не существовало бы таких жалких и грязных бродяг.
Но я был всего лишь обыкновенным человеком, и тоже был грешен. И на следующее, очень важное утро я забыл обо всем, кроме собственных дел. Все остальное прекратило для меня существовать. Мы с Мелом общались исключительно на деловые темы, и разговоры наши не выходили за пределы студии, где мы оба, согласно подписанному контракту, теперь принимать участие в очень важном проекте. Оно и было понятно: у меня и у Мела было слишком много более важных дел, чтобы интересоваться судьбой какого-то заблудшего бродяги из придорожного кафе. Его судьба по-настоящему могла интересовать разве что полицию. Эпизод в баре так и остался бы в прошлом мелким штрихом, маленькой деталью, говорившей лишь о возможном падении моих соотечественников на чужбине, если б не одно обстоятельство. Довольно кровавое обстоятельство (так я назвал его про себя), о котором я расскажу впереди. Но, даже столкнувшись в этим обстоятельством вплотную, мне не пришло бы в голову подозревать в нем концы довольно грязной криминальной истории. И тем более подозревать, что в такую грязную историю (всю подноготную которой мне доведется узнать) я когда-нибудь попаду — пусть даже сторонним наблюдателем.
И, разумеется, я понятия не имел (мне не приснилось бы такое даже в страшном сне), что вся эта история, вернее, продолжение всей истории (потому, что именно бродяга был важным началом) может случиться после обыкновенного телефонного звонка.
А телефон зазвонил в девять утра, бессовестным образом подняв меня с постели в выходной. Ночью меня грызла мучительная бессонница, вызванная мыслью о том, что надо бы найти себе более подходящее помещение. Например, снять квартиру или маленькое бунгало. Мысль была вызвана подсчетом того, что возможное увеличение срока моего
Русских в Южной Калифорнии больше, чем коренных американцев. И все они стараются усиленно общаться между собой. Некоторые даже шутят, что в Калифорнии русский давно следует назначить вторым государственным языком. Я не люблю такие сборища, но вынужден посещать их по двум причинам. Первая: кое-кто из присутствующих может быть мне хоть чем-то полезен. И второе: одиночество — всегда и везде одиночество, а в оторванности от своей среды, в чужой стране, пользуешься любой возможностью услышать русский язык. Впрочем, меня приглашали редко, потому, что не особенно любили. Я работал в американской компании, общался только с американцами на чистейшем английском и жил по их стандартам. В этой стране хоть временно, но устроился лучше всех остальных. Мало кому из эмигрантов удавалось добиться того же. К тому же, я был не эмигрантом, а работал временно, по контракту. Поэтому никто не горел особенным желанием видеть меня (конечно, если только кому-то не нужно было что-то от меня получить).
Я поехал на этот коктейль, состоявшийся в частном доме знакомого. Дом, хоть и на окраине, был расположен в хорошем месте, имел удобную конструкцию и от него на много километров вокруг пахло американской степенностью и солидностью. Мои подозрения не оправдались. Как я понял, меня пригласили только для того, чтобы продемонстрировать мою солидную персону вновь прибывшим. Показать, что у владельцев дома есть крутые знакомые (это я). В разухабистую манеру наших эмигрантов всегда входило хвастовство. Несмотря на столь откровенную и довольно грубую лесть, я расслабился на весь остаток вечера (когда понял, что ничего просить у меня не будут). Ощущение было очень приятным: никому из присутствующих ничего не нужно от меня! По крайней мере, на сегодняшний вечер. Я даже выпил два лишних коктейля (в которых было очень мало алкоголя, так как выходцы из бывшего СССР намеренно экономят на всем).
Но я все равно не могу рисковать, усевшись за руль, поэтому вызвал такси и около десяти часов вечера сел в машину с твердым намерением вернуться в гостиницу и завалиться спать.
Ночной Лос-Анжелес похож на полную ярчайших огней яму. Впрочем, о чем это я, какую яму… Это и есть огонь. Сплошной: переливающийся и растянутый, тусклый и ослепительный, белый, золотой, синий, малиновый, красный… Огонь всех видов, форм и цветов. Нужно заранее привыкать к таким ярким краскам. Но для этого требуется время. К сожалению, очень трудно привыкнуть, что в самом центре ночного Лос-Анжелеса так же светло, как днем. И много машин. Очень много машин, словно в этой стране мало кому спиться. Возле светофора мы остановились в небольшой пробке, и я зевнул, устраиваясь на сидении поудобней, чтобы немного заснуть. Если в ночном городе машин много, то прохожих с наступлением ночи на бульварах и улицах почти нет. Приличные люди не ходят с наступлением темноты. На улицу выползают только подонки: проститутки, торговцы наркотой, члены молодежных уличных банд. Таким лучше не попадаться на глаза, поэтому жизнь замирает во всем городе. Я усвоил это золотое правило еще в свои первые пребывания в Штатах (особенно, когда один мой знакомый был зверски избит такой уличной бандой — ни за что, ни про что). Я старался сидеть дома по ночам.
Проститутки, торговцы наркотой толпились в других местах, и та улица, по которой мы проезжали, была пустынна. Под горящими витринами баров и ночных магазинов не было никого. Сон не шел, и, чтобы чем-то себя занять, я уставился на блестящую яркую пустыню, бывшую совсем рядом. Никого. Вообще никого.
Но вдруг из темноты переулка, видневшегося в достаточном отдалении от того места, где мы остановились в автомобильной пробке, показалась темная тень. Эта тень словно медленно ползла по стене, передвигаясь как-то очень странно — толчками, рывками… Останавливаясь, потом делая быстрый рывок вперед. Очень странно (и я не смог б это объяснить), но в ползущей фигуре что-то вдруг показалось мне знакомым. Сон сняло как рукой. Это был мужчина лет тридцати пяти, может, чуть меньше, довольно прилично одетый — так, как не станет одеваться уличный наркоман. На нем были темно-синие джинсы и светлый серый свитер, я бы даже сказал, модный и дорогой. Черные туфли, натертые до блеска, и что-то вроде сумки или рюкзака за спиной. На сером свитере ярко выделялись темно-бурые пятна. Еще не зная точно, я понял, что это кровь.