После Чернобыля. Том 1
Шрифт:
“Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой... И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем”. Это из сказки А.М. Горького, всем нам известной с детства.
В служебном самолете, на котором мы летели 2 мая 1986 г. в Киев, были работники Чернобыльской АЭС. Они возвращались из Москвы после недельного лечения, связанного с аварией на электростанции. Почти все — участники событий “той” ночи. Большинству предстояло вернуться именно на станцию. Мастеру электроцеха Д.И. Перчу 31 год. На Чернобыльской АЭС к тому времени он проработал семь лет как представитель предприятия “Львовэнергоремонт”. Я попросила рассказать,
— Мы работали в машинном зале четвертого энергоблока, смена наша началась в 0 часов, — рассказывает Дмитрий Иванович. — Все поняли, что произошла авария и сразу как-то внутренне сосредоточились, собрались. Страха не почувствовали: некогда было. Паники, растерянности не было и в помине, думать о себе как-то не приходило в голову. Наоборот, стали внимательнее, заботливее относиться друг к другу, если это нужно было. Обе турбины четвертого энергоблока уже были нормально остановлены. Люди готовились к обычной профилактике. Но смена — несколько человек — работала. Я, например, собирался проверить состояние турбогенераторов. Уже провел инструктаж со своими подчиненными. Приступили к работе. Но вот пришла беда — собрались вместе, обсудили свои действия, без суеты принялись за работу. В больнице я разговаривал с персоналом реакторного отделения: там тоже работали деловито и организованно. Мы узнали, что нашим семьям оказана помощь. У меня жена и двое детей. Но где они, как устроены, здоровы ли? И в больнице мы опять были единым коллективом, поддерживали друг друга. Никто не пал духом. Если это нужно, каждый и сейчас готов работать. Не могу выделить кого-то, проявившего наибольшее самообладание, как не могу выделить и наиболее работоспособного в тот момент, героя. Да и нужно ли такое определение? Все в равной мере делали свое дело на своем месте.
Американский журналист Майк Давидоу в мае 86-го в 90 километрах от Чернобыля, в санатории “Лесная поляна” встретился с работниками одной из смен, участвующих в ремонтно-восстановительных работах на ЧАЭС. Он предоставил свой репортаж редакции еженедельника “За рубежом”. Вот краткие выдержки из репортажа:
“Этот негромкий героизм, о котором умалчивает пресса большого бизнеса, как она замалчивала мужество их отцов и матерей в годы “неизвестной войны” (неизвестной войной в США иногда именуют Великую Отечественную войну советского народа против гитлеризма, поскольку американская печать очень мало писала о боевых действиях на Восточном фронте) — вот реальность Чернобыля”, — писал он, — Поговорите с Владимиром Лыскиным, спокойным 42-летним человеком с мягкими манерами, и вы поймете еще раз, откуда берет начало глубокая любовь к своей Родине, где простой человек чувствует себя хозяином и потому в чрезвычайных обстоятельствах проявляет такие качества, которые изумляют мир. В. Лыскин работает в Чернобыле электриком с 1976 года, когда АЭС была введена в строй. 26 апреля в 1 час 23 минуты ночи, когда произошел взрыв, он находился на станции... Героизм Владимира Лыскина и его товарищей помог предотвратить катастрофу значительно большего размера. Сразу после взрыва, находясь рядом с разрушенным реактором, они восстанавливали повреждения на электрооборудовании... Чернобыль стал драматической демонстрацией мужества и умения простых тружеников действовать в союзе с наукой, благодаря чему была отведена серьезная угроза... Когда я заметил, что Правительство СССР решило выделить средства для оплаты труда рабочих в Чернобыле, Владимир произнес: “Нам как-то неудобно. Это же наша станция”, — По его словам то, что сделали они, готов сделать любой в этой стране...”
У всех народов и во все времена понятие о моральном долге было, по сути, одинаковым: “Попробуй исполнять свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть”, — говорил Гете. — ...”Но что есть долг? Пока у нас нет другого ответа, кроме следующего: совершать правое и заботиться о собственном благе и о благе во всеобщем определении, о благе других”.
“Истинная доблесть в том, чтобы делать без свидетелей то, что ты делаешь для похвалы людской” (Ф. де-Ларошфуко, французский писатель XVII века).
“Сознавать долг и не исполнять его — это трусость”, — еще категоричнее выразился великий китайский мыслитель Кунцзы (Конфуций) — 2400 лет назад.
К счастью, от людей не слишком часто требуется столь массовое подвижничество, какое проявилось на Чернобыльской АЭС. Правильнее сказать, оно потребовалось впервые в истории.
Не так-то просто дать
Спаренный с пострадавшим третий энергоблок остановили почти сразу после аварии, первый и второй — через несколько часов. Вся станция перестала выдавать электроэнергию.
С одной стороны, нельзя же остановленную АЭС оставлять без людей. С другой — сохранение человеческих жизней, станционников не менее важно, а неизмеримо более важно, чем сбережение материальных ценностей и обеспечение надежности аппаратов. Есть и “третья” сторона: люди на станции — залог сохранения покоя и здоровья населения. Какое решение принять?
В конце концов, станционному профкому официально поручили с помощью кадровиков “разогнать” всех по стране, трудоустроить по профилю, желательно на других АЭС, чтобы все-таки в конечном итоге сохранить свой персонал, как рассказывал мне тогда председатель профкома ЧАЭС Березин. Решение это исходило не от профсоюзной организации. Но как бы то ни было, три тысячи человек эвакуировали с правом самостоятельного трудоустройства, более тысячи получили производственные отпуска — и вот теперь приходилось выходить из положения малыми наличными силами, но со слишком большими усилиями.
Лишь относительно немногим, самым незаменимым, предложили остаться. В действительности не подчинились приказу об эвакуации, не уехали сотни эксплуатационников. Мобилизовали себя сами, без приказов и понуканий. Всех объединяла одна цель: быстрее ликвидировать последствия этой страшной беды.
Три первых дня, как и до аварии, персонал станции трудился в три смены, круглосуточно. Все, от начальников цехов до рабочих, не считаясь с чинами, выполняли любую работу: резали, варили металл, восстанавливали оконные стекла в коридорах третьего и четвертого энергоблоков, восстанавливали или, наоборот, обрезали электрические и технологические схемы, обрезали поврежденные или теперь ненужные участки трубопроводов под разрушенным реактором. И при этом их общей заботой было сохранение здоровья людей. Ведь это — золотой фонд нашей энергетики. Это гордость и честь нашего народа. Эго — люди. В конце концов, просто утилитарно: без операторов, обходчиков, ремонтных служб ни одно производство работать не может.
Это они — кадровые работники ЧАЭС вместе с командированными с предприятия “Львовэнергоремонт”, которые постоянно работали здесь и ранее, и с монтажниками подрядных организаций Управления строительства ЧАЭС выполнили всю работу по ревизии, ремонту и восстановлению работоспособности энергоблоков №1, 2, и 3. Многие позднее удостоены правительственных наград. “Мое имя не называйте, никого нельзя выделять в этой работе, все одинаковы”, настаивал высококвалифицированный слесарь VI разряда и председатель профсоюзного цехкома И.И. Лавриченко. Я его назвала, потому что это справедливо.
Как уже говорилось, эксплуатационники жили на базе отдыха ЧАЭС — в бывшем пионерском лагере “Сказочном”.
В крошечной комнате, где при нормальных условиях можно было бы разместить только стол и кровать, стояли почти вплотную три кровати и стол. Здесь жили нынешний исполняющий обязанности начальника РЦ (реакторного цеха) A.Л. Кнышевич, заместитель начальника РЦ по эксплуатации А.Г. Кедров и на тот период заместитель начальника РЦ (а вскоре и на последующие годы — начальник цеха по взорвавшемуся энергоблоку №4) Г.И. Рейхтман (мы говорили об этом цехе в главе “Саркофаг”). Заглянув в эту комнату в начале июня 86-го, я увидела безмерно усталые глаза. Трое мужчин, работающих по 12 часов в сутки без выходных в тяжелейших условиях Чернобыльской АЭС, в такой тесноте вынуждены были отдыхать. Но я застала их за обсуждением каких-то служебных проблем. В больших комнатах ночевали по 20-30 мужчин.
— Работаем — и все. Консервируем третий блок, хороним четвертый... Хватит об этом. Только, пожалуйста, не изображайте нас ангелами и вообще не идеализируйте события, — сказал Г.И. Рейхтман. Они охотно говорили о Ситникове, Кургузе, Кудрявцеве, Проскурякове. Но слишком злоупотреблять их временем было совестно: не до меня им. Свою станцию, как и другие работники ЧАЭС, они упорно называют Припятской — им обидно, что в официальном названии, данном станции еще до начала строительства, звучит имя города Чернобыля, случайно оказавшегося поблизости, пусть даже вполне замечательного, но не родного, станционного, любимого юного города Припять, города энергетиков ЧАЭС. Большинство прежних начальников “выгорели” в ТУ ночь. Теперь многие их заместители приняли на себя их обязанности и ответственность.