После Чернобыля. Том 1
Шрифт:
Жить он поселился в том же здании АЭС, в бункере. Там и питался сухим пайком — на столовую жалко было тратить время. Собственно, в первые дни в этом он не очень отличался от остальных: новый быт наладить еще не успели.
— Приятно посмотреть, как работает Штейнберг. Очень толковый специалист, знания — исключительные. Всегда корректен, — говорили и говорят многие.
На станции я видела его мельком — Николай Александрович не любил тратить время на интервьюеров, на разговоры “о постороннем”.
Но в марте 1988 г. я пришла к Штейнбергу уже в его вполне обжитой московский кабинет заместителя Председателя Госатомэнергонадзора
— Трудно ли вам было входить в кабинет главного инженера станции после аварии? — Штейнберг ответил сразу. — Нет, не трудно. Мне всегда было плевать на звания и регалии, свои и чужие. Главное — дело и ребята, которые окружают. Люди на Чернобыльской станции в большинстве хорошие, знают дело и преданы ему. А характер, конечно, у каждого свой. Главное в нашей работе — это принять решение и обязательно его выполнить, хоть лбом стенку проломить. Кто это может — тот и человек. Конечно, если видишь, что ситуация изменилась или решение ошибочно, надо его изменить. Но это и есть обычная работа.
Рабочий день давно закончился, за окнами кабинета стало черно, и Николай Александрович прервал воспоминания: завтра ему предстояло проводить занятия на курсах директоров АЭС. В настоящее время Н.А. Штейнберг — глава Госатомэнергонадзора Украины.
...В июле 86-го уже стало возможным подводить кое-какие итоги и делать выводы, собрался Припятский партийно-хозяйственный актив (город обезлюдел, но действовавшие в нем прежде общественные организации и на новом месте сохранили старое название припятских). Партхозактивы в нашей стране в тот период считались очень ответственными совещаниями. На них серьезно разбирали итоги хозяйственной и производственной деятельности за немалый отрезок времени, чаще за год, полгода. Собственно, партийная принадлежность этим производственным совещаниям просто как бы придавала большую весомость. Тот Припятский партхозактив скорее походил на расширенное заседание штаба армии в прифронтовой полосе. Обсуждали чисто производственные дела, а также примеры мужества и энтузиазма. Критиковали Припятский горком КПСС за плохой контроль исполнения его же решений. Говорили и о том, что прежняя администрация ЧАЭС (В.А. Брюханов и др.) не сделала многого из необходимого для того, чтобы сохранить коллектив. Потеряли многих руководителей, по сути оголили цеха. Например, в электроцехе в мае 1986 г. была только четверть необходимого персонала. Отмечали необходимость целенаправленно создавать кадровый резерв для первых двух энергоблоков.
Собственно говоря, логику первых дней понять трудно: своих, даже большинство из тех, кто настоятельно просил их оставить, отправили в эвакуацию (“Позже непременно понадобитесь, тогда вызовем”). А потом с других станций приглашали и приветствовали.
В конце концов, наращивать постоянный персонал ЧАЭС решили постепенно, в первую очередь возвращая своих же работников. Через два года после аварии здесь было уже 88 процентов “коренного”
А в первое время кандидатуру каждого эвакуировавшегося и вернувшегося по своей инициативе, но не сразу, а через 2-3 месяца после аварии, коллектив его родного подразделения обсуждал с пристрастием: достоин он возвращения в свою “Almamater” или не достоин, почему “так долго” размышлял. И ведь не приняли бывшего начальника смены электроцеха В.П. Тюпина и назвали дезертиром — он вернулся через несколько месяцев, когда стало полегче. Узнав о решении своих бывших товарищей, он был потрясен. Поэтому сам, да еще бесплатно, пошел выполнять “грязную” работу на одном из наиболее пострадавших в этом смысле участков — открытом распределительном устройстве подстанции: смывал со своего имени страшное определение “дезертира”, каким он по сути не был. Но таких — единицы, да и о Тюпине говорили позднее вполне уважительно. Тут действовали не формальные, а глубинные, нравственные критерии.
О тех же, кто вынес на себе основные тяготы возрождения родной станции, невозможно и сегодня рассказывать без волнения. Не раз в тот период предлагали лечь в больницу для обследования и лечения инженеру по эксплуатации химцеха В.Д. Гребенюк. Она неизменно отвечала: “Нет, я здесь знаю все до последнего винтика, а другому с этим оборудованием еще нужно ознакомиться”. Беззаветно, не обращая внимания на окружающее, делала свое дело аппаратчица пускорезервной котельной В.П. Белокрылова. Два года после аварии работала на станции Э.П. Ситникова, вдова погибшего Анатолия Андреевича.
— Я буду преклоняться перед этой женщиной, пока буду жить, — это сказал о Ситниковой заместитель начальника реакторного цеха А.Г. Кедров.
Увидев на Митинском кладбище у могилы А.А. Ситникова Эльвиру Петровну и ее младшую дочку, тогда еще школьницу Катю, американские корреспонденты из “Си-Би-Эс” поинтересовались, как же сами члены семьи оценивают поведение своего мужа и отца — ведь они осиротели. Спросили Катю “в лоб”, одобряет ли она его поведение.
— Конечно, — не задумываясь, ответила Катя, — Он должен был так поступить. И он не мог иначе.
Удивительная эта семья. Эльвира Петровна, получив квартиру в Москве, поближе к могиле мужа, могла рассчитывать на любую работу в столице по своему желанию. Но она ездила в Чернобыль по вахтам: “Это же моя родная станция, вне ее я нигде не чувствую себя дома. И я там нужна”. Хозяйство вели старшая дочь Ирина с мужем Игорем (оба тогда — студенты Энергетического института, кстати, окончили его с отличием и теперь — энергетики). И Катенька. В новом для них городе, почти лишенные знакомых и тем более родных, они знали мой телефон. Мы даже изредка общались. Но о помощи не попросили ни разу, а от предложенной отказывались, говоря, что у них все в порядке.
Обе дочери кухарничали, обе вполне профессионально шили себе на швейной машинке действительно красивые туалеты. Игорь обустраивал новую квартиру. Словом, самостоятельно, как взрослые люди, наделенные немалым опытом, эти трое молодых людей вели хозяйство. Во многих семьях такие еще считаются детьми. Мать почти ежедневно звонила им по телефону со станции и была в курсе домашних дел. Но если бы прежде они жили в тепличной обстановке, едва ли возможно было бы их так быстро закалить, научить самостоятельности, да еще в незнакомом, огромном городе Москве.