После десятого класса
Шрифт:
— Всей армии Паулюса крышка.
Прошел в палатку, нащупал на полу свое место рядом с командиром орудия и растянулся на колючем пружинистом лапнике. Но спать мне не дали. Агеев поднял весь расчет. Меня растолкали, заставили выпить две кружки холодной воды и рассказать подробно. До чего же приятно приносить добрые вести людям!
С тех пор из блиндажей и землянок, на привалах у костров начали раздаваться песни.
Вот и в гостях у Бекешева, плотно закусив и рассказав все новости, мы дружно пели любимые песни. Потом, расцеловавшись на прощание (кто знает, придется ли снова встретиться), я отправился к себе.
По дороге
Река, как в дельте, распадалась на отдельные рукава и ручьи, и по лесным дорогам и тропинкам они исчезали в массиве леса.
Оттуда доносился стук топоров, лязг металла. Окапывались. Окапывались, словно собирались здесь прожить всю жизнь. Да. Именно так надо воевать. Нас учили перед войной, что, как заняли позицию, нужно немедленно окапываться. И так мы отвечали на экзаменах. Началась настоящая война, и я сам тогда думал: на кой черт тратить силы и время — копать орудийные котлованы? Неизвестно, сколько будем стоять, сойдет и так. И за это «сойдет и так» платили кровью и оставленными селами. Теперь все поняли. Встал на место — вгрызайся в землю, хотя знаешь, что, может, завтра покинешь, уйдешь отсюда. Вгрызайся в землю по уши. Береги себя. Береги себя и для себя и для боя.
И вот сейчас артиллеристы, саперы, танкисты окапываются, словно занимают долговременную оборону, хотя все уверены, что сидение на месте кончилось, война вступает в новую фазу. На юге вражеская армия откатывается на запад. Пора и нам начинать.
Мы колесим по замерзшим дорогам, и блиндажи нам строить некогда. Поначалу мы пользовались кукушечьей тактикой — ночевали в пустых землянках, но их вскоре не стало. Все позанимали прибывающие части и подразделения. Хорошо, что у нас есть шерстяная двухслойная палатка, на отсутствие уюта нам жаловаться не приходится.
Декабрьские ночи длинные. Колышутся стены палатки, потрескивает и дышит жаром чугунная печь. Погромыхивает фронт, изредка прилетают снаряды и вонзаются в мерзлую землю.
Полулежа на лапнике, я обычно пишу или думаю, остальные мои товарищи спят, спят много, запасаются сном на будущее. Ведь никто не знает, где и как придется проводить следующую ночь.
И снова в моей душе начинает копошиться чувство неудовлетворенности. Оно смутно проявлялось еще тогда, когда я смотрел из окна на ночную мокрую Дворцовую площадь после разговора с Хромовым. Я отгоняю и отгоняю эту мысль, она уходит и возвращается все более окрепшей. Мысль о том, что все-таки сделал не то, что хотел, пришел не к тому, к чему стремился.
Эта мысль укрепилась окончательно после встреч с командиром зенитной батареи капитаном Ермоловым Владимиром Владимировичем.
С ним я познакомился еще в первые месяцы войны в учебном запасном полку, где мы формировали батареи. Высокий, статный, жилистый, с крепкими плечами и шеей, Ермолов выглядел особенно нелепо в новеньком, коробом стоящем обмундировании, подпоясанный брезентовым ремешком, в кирзовых сапогах с широкими, как ведра, голенищами. Ему бы подогнать обмундирование, и он сразу забил бы статностью многих кадровых военных. Но о внешности он не думал. Носил, что выдали, как большинство призванных из запаса командиров.
Ермолов тогда формировал для себя батарею. Он замучил кладовщиков и снабженцев с приемкой материальной части. Каждое орудие он проверял сам до мельчайшего винтика. Толстые длинные электрические кабели он просматривал, как телеграфные ленты, и, заметив трещину в резиновой изоляции, требовал замену кабеля. На Ермолова кричал начальник штаба и обвинял в трусости, что-де он умышленно затягивает приемку, чтобы попозже попасть на фронт, грозился отстранить его от командования батареей.
Ермолов невозмутимо и вежливо разъяснял, что ему как командиру надлежит принять оружие и технику в полной исправности, а начальник артснабжения должен предъявить ее в полном составе и порядке. Ермолов стоял перед начальником штаба, вытянув руки по швам, напряженно, как новобранец, и только жестикулировал пальцами.
При согласовании батареи вдруг обнаружилось, что ПУАЗО безбожно врет. Если боковое упреждение по условиям стрельбы должно быть вправо, то прибор показывал такую же величину, но только влево. Заменить прибор было нельзя. Это был последний на складе.
К моему удивлению, Ермолов на неисправность прибора реагировал довольно спокойно. Он походил взад-вперед возле прибора на длинных крепких ногах, размышляя, а потом заявил, что ничего страшного нет, неисправность должна быть простой — где-то перепутана полярность контактов или поставлена наоборот какая-либо деталь. Подозвал меня, попросил помочь, сорвал пломбы и стал отдавать болты на стенке прибора.
Прибежал начальник артснабжения и поднял страшный крик, что прибор в полевых условиях вскрывать строжайше запрещено инструкциями. Его нужно отправлять в мастерские к специалистам.
— Извините, но сейчас не до них,— спокойно ответил Ермолов, изучая схему и расспрашивая меня о назначении того или иного узла и механизма.—Дело все в какой-то ерунде. Это не страшно.
Начальник артспабжения фыркнул и направился было в штаб, но Ермолов подозвал его:
Будьте добры, задержитесь на минутку. Смотрите, он показал длинной тонкой отверткой в глубь прибора.— Сейчас. Николай Владимирович, дайте лист бумаги.
Я подал ему чистый лист. Он поставил его наклонно, и солнечный свет, отраженный от листа, осветил внутренность прибора белым матовым светом. Легонько постукивая концом отвертки по деталям, Ермолов объяснил:
— Вот множительный механизм бокового упреждения. Видите снимающий ролик, он перемещается при помощи вот этого устройства, но дает зеркальную ошибку, точную по абсолютной величине и обратную по направлению. Значит, вот эта деталь при монтаже поставлена наоборот.
— Но прибор же проверялся при выпуске!
Ермолов посмотрел на заводской штамп и усмехнулся:
— Выпущен в июле этого года. Уже горячка была, батенька мой, могли и напутать и не обратить внимания на знак показания прибора. Тем более если мастера ушли на фронт, а новички еще не освоились.
Мне не пришлось тогда близко познакомиться с Владимиром Владимировичем, я только узнал, что он астроном, кандидат физико-математических наук. Он объяснил мне, почему так легко нашел неисправность:
— Учтите, дорогой, если ошибка, какой бы большой она ни была, оказывается кратной двум, ищите, где вы вместо диаметра поставили величину радиуса, и наоборот. А если кратная десяти, то наверняка где-то по ошибке поставили не там запятую в числе. А здесь ошибка была обратной по знаку — это значит, что или перепутали полярность контактов, или какую-то деталь поставили наоборот.