После десятого класса
Шрифт:
— Что-то не очень,— признался Николов.
— Дело в том, что неприятельский наблюдатель хорошо видит недолеты. Когда угодят по нас, то в момент разрывов мы тоже даем залп. И он свои разрывы и наши вспышки принимает за нашу стрельбу. Раз батарея стреляет,— значит, она не подавлена. И неприятель увеличивает прицел. Как только ударит перелетами, мы умолкаем и разыгрываем панику. У него хорошая оптика— цейсовская. Он решает, что пристрелялся, и переходит к стрельбе на поражение. Все это мой унтер придумал. ' Вон он — на третьем, белобрысый и
— Так его и надо наградить,
— Непременно сегодня же представлю. Да только сочинять придется. Ведь мудрые советы и ценные указания может давать только начальство, а не нижние чины, а то взыскание получу за то, что фейерверкер учит командира батареи. Вот так-то, капитан.— Снаряды проносились над головой: вздрагивала почва от их взрывов в глубине болота. Штабс-капитан нарочито небрежно заметил: — Сейчас турок добрых пару дюжин снарядов в болото высадит и успокоится. Лягушек жалко, всех разогнал. Раньше они к нам на позицию падали, а теперь только грязь летит. Но ничего не попишешь — война.
— Отлично работали ваши батарейцы,— сказал Райчо.— Как на учениях.
Штабс-капитан расхохотался:
— Как на учениях! Ха-ха! Да вы знаете, как солдаты объяснили сие, конечно, не мне, а штаб-ротмистру Крестовскому — корреспонденту «Правительственного вестника»: на учениях вся гроза, то есть начальство,— позади, а впереди — только мишени, стреляй и оглядывайся. А на войне гроза — неприятель впереди, и его можно бить, а начальство далеко позади, аж не видно.
Взглянув на часы, Николов попрощался с командиром батареи, с подпоручиком, крикнул номерам:
— Молодцы, братцы! —И отправился в город, отказавшись от провожатого. Первый же встречный казак объяснил, как найти штаб. В городе было разрушено несколько зданий, кисло пахло пожарищами,
В просторной горнице на лавке у стены, поставив сабли меж колен и положив ладони на эфесы, чинно сидели командиры казачьих полков. Дежурный адъютант взял у Николова письмо Драгомирова и, предупредив, что их превосходительства заняты, ушел в кабинет. Вскоре вернулся и углубился в бумаги на столике. Сквознячок приоткрыл дверь, и до Райчо долетел диалог, слышанный им давным-давно.
— Так ты дашь мне денег?
— Миша, помилуй, надо же жить по карману.
— Но у тебя же есть.
— А где твои?
— Поистратился. А свои ты солить будешь?
— Миша, надо же в дом, а не из дому...
Адъютант вскочил и прикрыл дверь. Полковники переглянулись и снисходительно рассмеялись. Вошел плечистый офицер в черкеске и сказал адъютанту:
— Сотник Верещагин желает явиться его превосходительству.
Адъютант тоже предложил подождать. Николов с любопытством разглядывал художника, который, видимо, успел переодеться.
Из кабинета вышел генерал-майор Скобелев и воскликнул:
— О! Александр Васильевич, отлично. Сейчас же получишь задание. Работенки хватит...— Скобелев увидел лежавшую на подоконнике плетку, схватил ее и крикнул: — Ты, Александр, своего братца видел?
— Нет еще, Михаил Дмитриевич.
— Увидишь*—скажи, что я его выпорю. Рисовал на барках, по которым била батарея. Ежели его не урезонить, он завтра, чего доброго, в тыл туркам отправится со своим альбомом. Где он сейчас?
— Слышал, что в гостях у моряков, у своего однокашника лейтенанта Скрыдлова. Их катера здесь в речку зашли.
Скобелев отбросил плетку и обратился к Николову:
— Очень хорошо, что вы пришли, капитан. Господа полковые, прошу к паше.
В кабинете, не дав Николову представиться командиру дивизии, Скобелев начал бесцеремонно вертеть Райчо, хлопать по плечам и говорить торопливо, глотая слова и картавя:
— Вот вам обыкновенный нормальный человек. Можете пощупать. Не мощнее ваших казаков. А он мальчишкой ночью в этом самом месте переплыл Дунай и, как видите, жив-здоров, во плоти, как есть.
Генерал-лейтенант сокрушенно развел руками:
— То мальчишка, нагишом, а нам надо в полной боевой выкладке. И не все плавать умеют...
— Что? — воскликнул Скобелев.—Да как вам не стыдно, господа? Ведь казаки по названиям рек именуются: донские, кубанские, терские, уральские.
Командир кубанского полка полковник Кухаренко, заикаясь, произнес:
— В-ваше п-превосходительство... Н-невозможно. Все п-перетопнем.
— Нет! Ты только подумай, капитан! — закричал Скобелев и подтащил Николова к карте.— От чего они отказываются? — Он расставил руки, словно собираясь обнять весь Дунай.— Где бы ни осуществлялась переправа, она будет трудной. Турок здорово укрепился. А нам в этот момент в стороне всей дивизией переплыть Дунай и ударить во фланг или с тыла. Кавалерия у турок хилая, а тут казачья дивизия! Как мы поможем Драгомирову! Капитан, ты же в свое время рекогносцировал правый берег, есть там места для высадки конницы?
— Есть, ваше превосходительство,— ответил Райчо.
— Ну, а свою артиллерию на понтонах переправим.
Генерал-лейтенант перебил:
— Депп ни одной лодки не даст: у него и так не хватает.
— Сами сделаем.
Командир Владикавказского полка полковник Левис, хмуро глядя в пол, произнес:
— Попробовать, конечно, можно, но много людей потонет.
А полковник Орлов вставил:
— Сколько-то потонет, а остальные так вымотаются, чго шагу не сделают, а надо будет сразу на кручу взбираться и — в бой.
— Хуже,— добавил полковник Панкратов.— Река быстро течет, крутит, разбросает нас на несколько перст, и всех турки перещелкают на выбор.
— Ах так! — воскликнул Скобелев.— А ну за мной! — Он выскочил из кабинета, звякнув саблей о косяк, тотчас вернулся, схватил фуражку и снова выскочил.
Райчо растерялся, не зная, бежать ли ему за генерал-майором или остаться при генерал-лейтенанте. Л тот покачал головой:
— Что он удумал? — Надел фуражку и пошел во двор. Остальные последовали за ним.